2. Письма из армии
- Подробности
- Категория: Армия
- Автор: Сергей Белановский
Подавляющее большинство всей армейской почты, поступающей в редакции газет — письма от родителей солдат. Из них больше половины — посвящены рассказам об убийствах и самоубийствах сыновей, а также об их увечьях в результате систематических избиений. Писем от солдат примерно в два раза меньше. Это просьбы о помощи, о защите от дедовщины и землячеств и описания бесчинств офицеров. Десятую часть всей почты составляют письма офицеров. Темы,в основном, две: собственная социальная незащищенность и невозможность увольнения в запас.
В приведенной ниже подборке писем составители постарались сохранить количественное соотношение тем.
В этом году в нашем городе поселилась воинская часть 06951. От того, что в части нет медсанбата, мы стали невольными свидетелями совершенно ненормальных явлений. Нет дня, чтобы на прием не приходил избитый солдат, а к нам в отделение (хирургическое, неврологическое, лор, кардиологическое) госпитализируют самых тяжелых — с переломами конечностей, челюстей, носа, сотрясением головного мозга, травмами позвоночника, на ребят невозможно смотреть без слез! Их дома ждут матери! Здоровыми! А тут их делают инвалидами физически и морально.
За последние три месяца на стационарном лечении находились более двадцати жестоко избитых солдат. А сколько их в Уфимском госпитале!
По годовому отчету за 1988 год зав. отделением хирурга — травматолога Баязитова М.С. из 28 тяжких телесных повреждений 12 приходится на солдат. В районе проживают 45 тысяч, из них солдат не более 100 человек.
Температура в казармах, где спят солдаты — 3 градуса тепла, питание тоже никуда не годится, потому что кто-то греет руки на солдатском пайке. Ребята похожи на пленников концлагеря, а не на солдат.
15 декабря 1988 года к нам в хирургическое отделение был оставлен солдат Шатов Сергей, которому отрезало ногу при попытке броситься под поезд. Когда мы спросили у него, как это получилось, он сказал: «Не хочу жить», до этого его доставляли к нам в бессознательном состоянии после побоев. После длительного лечения он вернулся в часть — снова побои. Тогда он уехал домой, сообщил об этом в военкомат в Куйбышеве, там осматривавшие его хирурги констатировали побои. Его обещали перевести в другую часть. Но он вернулся на прежнее место, где его снова били. И тогда он убежал из части и бросился под поезд, до него таким же способом пытался покончить с собой узбекский паренек Алаберды Анадурдыев. Со слов солдат, драки начинаются после отбоя, ночью. Спящих бьют сапогами, табуретками.
У нас тоже подрастают сыновья, что с ними будет? У нас были самые святые представления о Советской Армии, пока мы не стали очевидцами происходящих там событий.
Сотрудники больницы г. Уфы
Мой сын был призван на действительную военную службу в июне 1988 года. С первых же дней службы он испытал моральные и физические унижения (хотя он не «маменькин сынок», у меня пять детей, и физически не слаб, рост его 184 см). Неоднократно из-за тяжелых телесных повреждений он лечился в больнице и в госпитале, но по возвращении в часть все повторялось. В декабре 1988 года сын не выдержал и сбежал из части, приехал домой. На него страшно было смотреть. Он сказал, что в этой части служить больше не может, пусть сажают или переводят в другую часть, обратно его сопровождал офицер, обещавший помочь, но в ту же ночь его опять избили, и наутро он решил покончить с собой: бросился под поезд, но его успел перехватить неизвестный мужчина. В больнице Сергей находился в таком состоянии, что под нажимом представителей в/ч подписал чистый лист бумаги (показания свидетелей находятся в военной прокуратуре г. Куйбышева).
Мне сообщили, что в части навели порядок и многие понесли наказание, но мне от этого не легче. Сын в 19 лет стал инвалидом (нет ноги), а в свидетельстве о болезни № 1003 от 22.06.89 г. 358 ОВГ сказано, что травма получена вследствие несчастного случая, не связанного с исполнением обязанностей военной службы. А я думаю, что это прямое следствие неуставных отношений. Я не могу передать всю боль и горе, постигшее нас, ведь я проводила его в армию здоровым.
А ведь там служат сейчас другие ребята и сколько еще будут служить.
С уважением Матова Любовь Сергеевна
Мы только что похоронили сына.
22 июня 1989 года наш Роман был призван в армию. Незадолго до этого он женился и жена его Валентина ожидает ребенка. Из армии он регулярно писал нам письма. В одном из них он сообщил, что прибыл к месту службы: Армянская ССР, Кировокан-9, в/ч 016 0 3, в части 15 русских, остальные — представители южных республик. Затем он написал, что его избили пятеро нацменов, что ему трудно передвигаться из-за полученных травм.
27 июля мы получили телеграмму: «Ваш сын Роман покончил жизнь самоубийством. Сообщите возможность приезда. Командир».
Мы отправили в часть телеграмму, оплатив заранее их ответ. Ответа не пришло. Заказали телефонный разговор. Говорить с нами не пожелали.
Тело сына прислали с оказией. Солдаты, доставившие гроб, сообщили, что наш сын исчез из части, а через четыре для его нашли повешенным на дереве.
Если пропадает солдат, через два дня начинается розыск. Начинается он с запроса в военкомат по месту жительства. Таганрогский военкомат такого запроса не получил. Так что остается довольствоваться устным намеком командира на то, что наш сын вроде бы дезертир. Таким, видимо, в нашей армии выражать соболезнования не принято. Повесился — туда ему и дорога?
Только не верится нам, что в считанные дни можно довести до самоубийства жизнерадостного парня, даже в сталинских и гитлеровских лагерях до таких рекордных сроков дело не доходило.
Мы не требуем найти и наказать виновных, мы хотим, чтобы гибель нашего ребенка не была напрасной.
Министр обороны тов. Язов заявил, что «дедовщина — выдумка солдат от скуки». Мы прекрасно понимаем, откуда министру знать, чем и как живут рядовые солдаты? Он занят более важными делами, легенду о благополучии в армии ему поставляют те самые военные крикуны, которые берут на себя смелость выступать от имени всех солдат. Они и наше письмо назовут клеветой на армию.
Армия разложена. Она уже давно потеряла роль военно-патриотического воспитателя молодежи. В основном речь идет о борьбе за выживание и сохранение собственного достоинства в условиях дедовщины.
Мы гордились тем, что наша армия интернациональная. В обстановке межнациональных беспорядков такая гордость уместна только в условиях войны. Всем нам известно (кроме разве что командиров), что национальные меньшинства в армии сплочены. Наш сын был затравлен и погиб именно от рук такой сплоченной группы. Мы опасаемся за судьбу оставшихся 14 русских, их ожидают издевательства и унижения, а за сопротивление — смерть.
Совершенно правы депутаты Эстонии, требующие права для эстонцев служить, на родной территории. Гибель нашего сына – предостережение этой «интернациональной» системе.
На будущий год наш сын Игорь тоже пойдет служить. Больше у нас детей нет.
Мать Яценко Галина, отец Яценко Виктор, брат Яценко Игорь
Мой сын призвался в июне 1988 г. А летом 1989 г. я получила телеграмму: «Срочно вылетайте. Абдулла в больнице». Когда я приехала в город Партизанск Приморского края, нашла своего сына зверски избитым, без сознания.
А случилось вот что. Русские ребята, более 150 человек, вооружились рейками, железными трубами и ночью отправились избивать кавказцев. Около 15 человек утром в тяжелом состоянии отвезли в больницу. А в части, где служили наши дети, к этому отнеслись равнодушно, никто не стал заниматься поисками виновных…
Мы отправляли служить здоровых, крепких, нормальных ребят, а что нам возвращают?! Мы провожали детей в СОВЕТСКУЮ АРМИЮ, а не на бойню.
Не делайте из наших детей инвалидов, дайте им возможность проходить службу по месту жительства, на Кавказе!
Баснрова Марзигат Магомедовна
Пишет мама Трегубова Нина Николаевна с просьбой защитить сына от дедовщины.
Вот уже месяц мы не знаем, где наш сын и жив ли он. Как же так? Отправили парня служить, а потеряли, может быть, навсегда. Он служил в строительной части г. Москвы. Там служат ребята среднеазиатских национальностей, их около 73%, со слов офицеров.
Вот что написал Игорь в последнем письме: «Мама, только не волнуйся. У меня нет выхода, я ушел из отряда. У меня уже нет никаких сил терпеть избиения. У меня душа стонет, что я здоровый парень, пишу домой жалобное письмо. А бьют, знаешь за что? За ножницы, за пасту шариковую, которые не принес. Вторые сутки не могу ничего есть, только пью холодную воду. Почек не чувствую, болит позвоночник, ребра все болят до единого.
Я пишу это письмо на случай, если домой придет телеграмма, что я совершил преступление. Я ухожу из части».
Весной у нас заберут еще одного сына. Неужели ничего нельзя сделать?
Трегубова Нина Николаевна
Наш сын Арман служит в войсковой части 18 ВСО (Экибастуз) с декабря 1988 г. В первые месяцы службы был избит сослуживцем. В ночь с 1 на 2 июля с. г. сын снова был избит, на этот раз командиром роты капитаном Негодюк. Он избивал сына ножкой от стула, металлической ножкой бил по голове, сын получил сотрясение мозга 1 степени.
О том, что он находится в городской больнице, мы узнали случайно, приехав навестить сына. Никто нас о случившемся не известил. Мы встретили полное безразличие со стороны командиров и политработников. Арман уже около двух месяцев находится на излечении, травма серьезная, психологические последствия непредсказуемы и теперь его ждет месть, командир части возбудил уголовное дело по ст.225 п. «а» УК Каз. ССР за отказ вымыть пол. Его заставляли быть дневальным, без объявления официально по Уставу, трижды в наряде без отдыха. А теперь нашего полукалеку — сына объявляют преступником.
Отец Армана, подполковник милиции за всю жизнь не писал ни просьб, ни жалоб.
Помогите восстановить справедливость!
Хунусовы, Семипалатинск
Я прохожу срочную службу в в/ч 05299 г. Баку. Ежедневно от меня требуют деньги «деды» Басжанов, Карпинский, Кириллов. Несколько раз я приносил им деньги, заработанные в самовольных отлучках. Когда я объясняю, что больше мне негде взять денег, меня бьют. Они требуют, чтобы я совершил преступление. Если я доложу командиру части, он меня убьет. Родителей у меня нет. Я хотел себя убить, но мне всего 19 лет, хочется жить.
Лучше переведите меня в тюрьму, иначе в моей жизни будет поставлена точка.
Рядовой Владимир Левченко Призвался в декабре 1988 г.
Я служу с мая 1989 г. Родителей у меня нет, воспитывался в детском доме, как и моя жена, меня призвали, когда нашему сыну исполнилось 6 месяцев. Завод, на котором я работал, писал ходатайство о предоставлении мне отсрочки на год, чтобы ребенка можно было устроить в ясли и найти работу моей жене. Но в военкомате мне сказали: «А что вы думали, когда женились?» Сейчас жена пишет, что талоны на масло, мясо, сахар, мыло и порошок она получает на троих, но выкупить их не может, так как нет денег. А ведь нужно еще одеваться, платить за квартиру и за свет, и все это на 35 руб.
Я оставил свою семью на произвол судьбы и никому до нас нет дела. Неужели нет закона, который запрещал бы так безжалостно военкомату распоряжаться людскими судьбами?
Валерий Плюсннк, Челябинск, ул. Савина,4, кв.39
На действительную службу меня призвали в Кемеровскую область г. Березовский, в/ч 1631 «Г», после карантина меня стали систематически избивать сержанты Алимбеков и Блиспеков.
Однажды замполит построил нашу роту на улице при температуре — 29 градусов и продержал нас около 3 часов в связи с тем, что не мог найти книгу поверок. После этого я заболел воспалением легких. Когда я вернулся из горбольницы, Цуцори и Боготурия били меня в течение часа ногами (ой, просто не могу писать). Из носа и ушей шла кровь, и я обратился в санчасть. Меня отправили в горбольницу, а перед этим я написал объяснение замполиту роты. Был установлен диагноз: сотрясение головного мозга, перелом кости верхней челюсти, ушибы позвоночника, отбиты легкие. По возвращении меня перевели в другую часть, но там узнали, что в объяснении я указал фамилии солдат, которые меня били, поэтому меня каждый день избивали рядовые Евселев, Литвинов, младший сержант Рязанцев. В связи с тем, что служба стала для меня невыносимой, я самовольно оставил место службы.
Трегубов Николай
Единственная гарнизонная гауптвахта города Москвы находится в Алешкинских казармах в Пролетарском районе. Сюда доставляются нарушители воинской дисциплины, военнослужащие, задержанные военными патрулями в городе.
Подъем в пять тридцать, десять минут на утренний туалет, бегом в столовую. Суп, каша, чай с двумя кусочками сахара. Время на еду ограничено, те, кто не успел, встают из-за стола полуголодными. Бегом на построение, повезет тем, кому придется работать на базах, на погрузке и разгрузке продуктов питания, то есть на тех предприятиях, где потом кормят обедом.
Из-за острой нехватки помещений в камеру на семерых запихивают до 14 человек. Солдаты спят, не раздеваясь, на нарах, которые по утрам пристегиваются к стенке на засовы с навесным замком.
Не везет тем, кто попадает на тубу в праздничные и воскресные дни. Всех заставляют стоять в казармах в течение дня, либо выгоняют на плац и заставляют бегать полдня по замкнутому кругу, до изнеможения. Заставляют падать на землю от резкого окрика: «Воздух!», затем переворачиваться на спину и изображать мнимую стрельбу по «налетевшим самолетам». Я лично пережил это за пять суток проживания на гауптвахтах.
Охранники любят забавляться с низкорослыми солдатиками иной национальности, чем они сами или над солдатами иных родов войск. Снисхождение падает лишь краснопогонникам и землякам. На стене мелом рисуется экран телевизора, на котором выбранная жертва должна переключать программы. Заключенные, которые отказываются участвовать в этой комедии, тут же подвергаются групповому избиению. Но если кто-то и пытается переключить «тумблер», охранник резко отдергивает прислоненную к стене руку со словами: «перегрел наш телевизор, сука!» И возмущенные «телезрители» набрасываются на жертву с «праведным» гневом.
Иногда могут заставить чистить картошку в то время, когда идет вечерняя поверка. А потом разъяренные охранники врываются на кухню и заставляют бежать в камеру «гусиным шагом», то есть на согнутых ногах, с заложенными за голову руками, под нетерпеливые пинки сапог.
Военные патрули цепляются из-за всякой мелочи. Помню матросика, который следовал домой в Среднюю Азию в небольшой отпуск, после двух лет службы на корабле. Он был задержан на вокзале за неправильное ношение ремня и бескозырки и посажен на десять суток.
Все мы любуемся рослыми, статными солдатами из роты почетного караула, их чеканным маршем. В эту «золотую роту» набирают, как и в батальоны охраны, рослых, красивых — специально. Их обрабатывают с первых же дней службы. Усмиряют непокорных, отбивая все желания, кроме одного — отыграться через полгода на молодых.
Известно, что солдат должен иметь в карманах только носовой платок и записную книжку. Если при утреннем обыске найдется что-нибудь постороннее, например, стиральная резинка, придется эту резинку съесть. Можно предварительно разжевать, а можно и целиком, это твое личное дело. Командир всегда прав. Если он назвал хомячка бурундучком, значит, так оно и есть.
Есть на «губе» свой санаторный курорт. Туда попадают по большой отсидке. Например, некий «Борман», который за два года службы уже отсидел 180 суток. Он свободно перемещался по гауптвахте, мог приказать сержантам, чтобы его не назначали на работу, мог наорать на охранника за нерасторопность.
Если заключенный пожалуется дежурному офицеру на рукоприкладство, охранника сажают на гауптвахту. В ту же камеру. Затем стукачу накидывают еще суток десять, так что охранник имеет достаточно времени, чтобы отыграться на обидчике.
Ощущаешь себя в положении военнопленного, особенно, когда солдат с вышки орет, пытаясь изобразить эсэсовца: «Хенде хох, ком цу мир, падла, тебе же говорю».
Был случай, когда военно-медицинская комиссия обратилась к командованию батальона охранников с просьбой выявить виновных в избиении заключенного солдата. Виновные были посажены на десять суток на ту же гауптвахту, единственную в городе.
Самое страшное, что мне уже никогда не избавиться от чувства страха, который во мне воспитала армия.
Медетов Серик Турганович
До армии я пять лет пробыл в зоне и могу сказать, что там было легче, чем на армейской гауптвахте. Туда можно попасть за расстегнутую пуговицу или крючок. Ну, а там издеваются как хотят. Камеры напоминают застенки гестапо, положенную арестованным порцию пищи урезают вчетверо, а остальное жрут сами. Офицеры ведут себя, как садисты. Одевают на арестованного три шинели и противогаз, дают в руки по две нары весом 25 кг и заставляют бегать по плацу, пока арестованные не потеряют сознание. Чтобы немного отдохнуть, арестованные режут себе руки, вешаются на чем попало.
За это письмо я могу быть наказан, но я хочу, чтобы все знали, какие у нас законы.
Рядовой Магазинщик О.А., Удмуртия
В декабре я был призван в ряды СА, шел служить с охотой, думал, что через 2 года вернусь сильным, закаленным, оказалось иначе.
С первых же часов, не успели мы даже гражданку снять, старики начали нас избивать, кричали: «вешайтесь, «духи». Избивали почти каждый час. На улицу не выпускали, в туалет водили раз в сутки и считали до десяти и каждый должен был во время счета все сделать и выскочить. На третий день службы трем «молодым» «старики» вышибли челюсть табуретом и Харламову рассекли ухо пополам. После завтрака нас гоняли по лестнице с 3-го на 1-ый этаж. Вдоль всей лестницы стояли «старики», сбивали нас с ног, били сапогами по голове. Так продолжалось весь карантин. У меня начались боли в сердце и меня отправили в больницу, где я пролежал 24 дня.
Следы побоев и увечья доктор санчасти расценивает как следствие несчастного случая.
Однажды ко мне пришел мой сослуживец Корловалов и начал меня избивать. Я понял, что в роте мне житья не будет и сбежал. Три дня обитал в подвале. Затем зашел в подъезд дома и уснул. Там меня нашли Мальцевы. Мальцевым я пожаловался на боли в желудке (нечаянно проглотил иголку). Сказал, что в отряд боюсь идти и попросил отвезти в больницу, где в тот же день меня прооперировали. Через 14 дней меня выписали, сказали, что за мной приедут, но я боялся ехать в отряд, так как рана еще не зажила и кто-то мог ударить меня в живот. Три дня прожил в подвале, потом позвонил Мальцевым и они сказали, что меня ищут и мне грозит суд. Вечером я вернулся в отряд. Там меня расспрашивали два майора. Я рассказал им, почему сбежал и просил перевести меня в другую часть, но они ответили, что сделать этого они не могут.
Прежде чем судить, меня отправили в психбольницу. Там я сказал, что ночью не сплю, мучают страхи, голоса, хочется покончить жизнь самоубийством. Через 4 месяца меня комиссовали, документы мои направили в Джамбул, а меня в санчасть при отряде. В санчасти снова начались издевательства. Прошел месяц, документов все не было. Я пришел в штаб к майору и попросил оставить меня убирать при штабе, я днем и ночью убирал в штабе, спал на полу, воды и туалета не было, держали нас под замком. В штаб каждую ночь приходили наркоманы из «стариков», угрожали мне и, случалось, избивали. Приходил бить санинструктор Шаранов. В последний вечер, накурившись анаши, наркоманы сказали мне:«Сегодня мы тебя изнасилуем, на шею повесим камень и сбросим в Урал». Этой же ночью я ушел из отряда, две недели прожил в Гурьеве, заработал денег на дорогу и приехал домой, дома пробыл несколько часов, сел в поезд и с сестрой приехал в Москву. Обратился за помощью в редакцию «Комсомольской правды».
Мочалов Александр Федорович 1970 г. р.
Я был призван в СА Черкасским областным военкоматом, хотя по закону являюсь единственным кормильцем в семье. В первую же ночь я столкнулся с настоящей дедовщиной, был избит и, как учат нас товарищи генералы по телевизору, доложил о неуставных отношениях командиру роты лейтенанту Петрову. Но он ограничился лишь устными выражениями в их адрес. Я подал рапорт старшему лейтенанту Исаеву с просьбой о переводе в другую роту, он сказал мне, что надо подождать неделю. Всю неделю меня избивали, дошло до того, что я должен был обратиться в санчасть. Там я сказал, что меня избили, но санинструктор сказал, что такого не может быть. Когда я спросил у командира роты о своем переводе, он объяснил, что никакого перевода не будет и незачем ходить жаловаться. Тогда я ночью сбежал, но днем меня нашли, привезли в часть и посадили в камеру. Я снова потребовал у командира части капитала Грачева перевода. Он мне сказал: «Жди». И я прождал в его камере 25 суток. А там уж нас избивали не солдаты, а сами офицеры. Беглецами занимался сам начальник штаба старший лейтенант Наточей, пряжкой отходит так, что потом ничего не чувствуем. Наконец, меня вызвали и объявили, что я дождался перевода, только не в Киевский округ, а в Ленинск, куда командир роты ссылал всех неугодных. На прощанье меня отлупил командир роты, чтобы не забыл, как он выразился. По дороге в Ленинск я сбежал. В часть больше не вернусь, ищите меняло домашнему адресу: УССР, Черкассы, бульвар Шевченко, д.254, кв. 14.
Пишу потому, что таких, как я, в части осталось очень много и им ни за что не вырваться.
Прошу передать мое письмо военному прокурору СССР.
Я военнослужащий действительной службы. Служу на Байконуре. У нас здесь молодых бьют и не просто бьют, а убивают. Командиру мы сказать боимся, да и не верим, что он поможет. Здесь настоящая межнациональная война. Больше всего здесь бьют русских, потому что их мало. Когда кого-нибудь забивают до смерти, то родным сообщают одну фразу, заготовленную на все случаи: «Погиб при исполнении». А как не хочется умирать в 18 лет, а главное — ни за что. Жаловаться и ждать помощи неоткуда. У меня одна мать и то неграмотная. Зона у нас закрытая, кругом степи. Убежать никуда нельзя. Теперь я понял, почему наш округ занимает первое место по смертности в Союзе.
Назвать себя я не могу, но на помощь очень надеюсь. А еще можете спросить у Пети Воронина. Он раньше служил у нас, а сейчас работает в гостинице Тюри-Там.
Я служу в военно-строительной части в Свислочи. Отслужил уже практически два года. Так что, если бы не случилось этого происшествия, за которое я сейчас сижу на «губе», то этой весной я уже увольнялся бы домой. Чем все кончится сейчас — не знаю. В части — совершенно невыносимая обстановка, полный бардак! По национальности я казах. В роте у нас около 70 человек самых разных национальностей. Здесь и киргизы, и казахи, и русские, и узбеки. Шесть человек чеченцев держат в страхе всю роту, даже «стариков», а уж о молодых и говорить нечего.
Приходит молодой в часть и сразу попадает под кулаки старослужащих. Когда я был молодым, меня тоже били. Били узбеки, казахи, русские. Вообще в части царит полная вражда национальностей.
Особенно тяжело стало, когда в часть полгода назад пришел Хамза-хан. Я к тому времени отслужил ухе год, но в отношении ко мне ничего не изменилось. Продолжали бить, заставлять стирать, подшивать другим подворотнички. Хамза-хан бил обычно ночью, если я оставался в казарме. Но иногда в казарму мы не ходили, ночевали в вагончике на стройплощадке. Когда он бил, то смеялся и от этого было больнее. Следов от побоев на теле у меня не оставалось, поэтому офицеры не знали, что меня бьют.
Я сам никогда никого не бил, ничего не пытался заставить за себя делать, отпора тоже никому не давал. Боялся. Может, поэтому меня били и на второй год службы. Вообще в нашей части срок службы значит мало.
Дома отец тоже иногда ударит, но там было за дело и отца я уважаю. А здесь били просто так. Сержантов в роте мало — кажется, два человека, но точно не помню. Они все видели, но смотрели сквозь пальцы, никак не реагировали. Наверно, думали: «Меня не бьют и ладно».
О происходящем я никому никогда не докладывал, потому что не хотел стукачить. Своего командира роты уважал, он хороший честный человек, но ему я также ничего не хотел говорить. И боялся, и было стыдно.
Дежурный по части ночью приходит в казарму, но на шухере постоянно стоят два человека, поэтому при его появлении все разбегаются по кроватям.
В роте я сошелся с одним парнем-узбеком. Он моего призыва и мы с ним вместе в одном отделении. Его тоже били… В феврале мы с ним убежали из части, добрались до Ружан, надо было где-то жить. В лесу мы построили шалаш из соломы, которую набрали на поле. Поначалу ночью мы мерзли — было холодно, потом привыкли. Когда была хорошая погода, купались в озере.
Сначала у друга были деньги: он до этого получил перевод на 40 рублей. Когда деньги кончились и надо было что-то есть, по ночам мы стали грабить магазины. Брали продукты и деньги, вещей не брали, даже военную форму не сменили, нас потом так в ней и задержали.
Сейчас жду, когда будут судить, вчера милиция провела нас по местам, где мы воровали продукты и деньги. Наверно, отправят в дисциплинарный батальон. Один мой земляк — он сейчас уже уволился — отбывал там наказание, а после дослуживал в нашей части. Он попал туда за то, что кого-то избил. Рассказывал, что там очень тяжело. В нашей части тихо дослужил свои последние полгода, никого не трогал и ни во что не вмешивался: хотел скорее уволиться домой.
Сейчас я тоже думаю о доме. Родителям не писал с того момента, как убежал из части, но знаю, что им уже сообщили о моем побеге. Когда убегал, о родителях не думал, что били, писать домой не буду — стыдно»…
Военно-строительная часть, г. Свислочь, Казахстан.
Мы подали рапорта на увольнение из Вооруженных Сил, но столкнулись со стеной непонимания и даже угроз.
Мы видим, что положение дел в армии свелось к выхолощенным лозунгам, необходима коренная ломка армии. Лучший вариант — это сокращение численности в 4-5 раз. И если уж мы не желаем служить в этой системе, то кто имеет право удерживать нас? Имеет ли советский гражданин право на выбор профессии? Или военнослужащий не является гражданином Советского Союза?
У нас остался один путь увольнения из армии — дискредитация звания офицера. А это тоненькая граница между тюрьмой и свободой.
Ст. лейтенант О. Коротаев, лейтенант О. Ромащенко 18.08.1989 г.
Я, как многие люди нашего Советского государства, давно перестал верить в политику, проводимую партией. Я думаю, что высосанная. из пальца перестройка – очередная шумная кампания. Я понимаю, что это письмо никто всерьез принимать не будет, но в России во все времена были хорошие добрые люди, которые делали свое дело.
Начал службу я в 1981 году, поступив в военное училище. 4 года прожил как в тюрьме: решетки на окнах, 2-х метровый забор. Закончил училище с мыслями, что все мои лучшие надежды рухнули. Попал служить в Сибирь, жил в кладовой, потом поселили в холодный вагончик, пришлось искать квартиру.
Когда жена была беременна и ее положили в больницу, командир части отправил меня в командировку из Иркутска в Читу, где я пробыл полгода, когда вернулся, нас попросили из квартиры, а жена должна была скоро родить, в части никто не стал меня слушать.
В июле 1988 года я был осужден судом офицерской чести за дискредитацию офицерского звания, суд вынес постановление уволить. Были отправлены документы на увольнение согласно приказу МО СССР № 100. Но в отделе кадров в/ч 47032, считая себя вправе решать судьбу офицера, решили меня оставить в рядах Вооруженных Сил.
Раньше, когда я обращался во все инстанции с просьбой уволить меня, мне отвечали, что нет оснований, сейчас основание есть — приказ № 100 МО СССР, ст.61, но не увольняют, в чем же дело? В газетах напечатали указ о сокращении, а на деле получается, что это — фикция. В строительных частях есть телеграммы о запрещении увольнения, а в строевых увольняют пенсионеров. Как после этого верить вам, коммунистам?
Лейтенант Гусев, 664078, Иркутск, в/ч 14286