Цикл второй

Категория: Экономика
Опубликовано: 24.06.2016 23:40
Автор: Сергей Белановский
Просмотров: 622

(Май — сентябрь 1995 года)

ОГЛАВЛЕНИЕ
 
Беседа первая
Беседа вторая
Беседа третья
Беседа первая
 Современные проблемы развития двухсекторной экономики Китая. Последствия классического типа индустриализации для страны с огромным потенциалом рабочей силы. Дефицит сырья. Угроза возникновения мирового продовольственного кризиса и роста мировых цен на зерно. Поможет ли ограничение рождаемости в предотвращении этой угрозы? Драматический характер такого ограничения для китайской семьи. Структурные проблемы в экономике Китая, их сходство и различия с нашей страной.
 
Вопрос: Расскажите, пожалуйста, о вашей последней поездке в Китай. Что нового и интересного вы там увидели?
Ответ: Я вернулся из Китая недели три назад. Собственно, то, о чем я хотел бы рассказать, возникло из моей полемики с китайскими экономистами.
Сейчас в китайской экономике много проблем, но наряду с этим наблюдается некая эйфория. Возьмем, например, такое совершенно уникальное явление, как годовые темпы роста свыше 10 процентов. Вполне вероятно, что этот показатель отчасти липовый - результат каких-то неверных статистических действий, - но тем не менее, даже если сделать поправку и на четверть уменьшить цифры, все равно они впечатляют. Конечно, это порождает самообольщение и, может быть, даже заслоняет взгляд на истинные проблемы. Если спросить китайских экономистов, о том, что их на данный момент беспокоит, то в ответ можно услышать: хозяйственная реформа идет не столь быстрыми темпами, как предполагалось вначале.
Созданная в Китае двухсекторная экономика уже дала, может быть, свои лучшие плоды. Она складывается из сектора крупных госпредприятий и из сектора мелких и средних - уже частных - предприятий, часто со смешанным китайским и иностранным капиталом, причем многие из них созданы в сельской местности или на границе между селом и городом. Экономика пригородных районов - это очень быстро растущая часть экономики, в основном ориентированная на потребительский сектор и на капитальное строительство. Именно она-то и дала наибольшее приращение в показателе темпов роста. Это с одной стороны. С другой стороны, китайские государственные предприятия находятся в относительно неподвижном состоянии. Сами китайцы говорят о дефиците в них предпринимательского начала, об их иждивенчестве, инертности, слабой адаптированности и т.д. Вообще двухсекторная экономика является очень неустойчивой конструкцией, так как предполагает два уровня цен на одни и те же виды ресурсов. Например, в государственном секторе цены на сырье, энергию и т.д. ниже, а в частном - выше. Поддерживать два уровня цен - очень трудное дело. Для этого нужна твердая административная система, и такая политическая сила, как компартия, здесь очень уместна.
Когда китайские экономисты говорят о проблемах своей страны, то прежде всего имеют в виду перспективы дальнейшего развития двухсекторной системы. Они совершенно правильно оценивают непреодоленные слабости госсектора. К этому их подталкивает то обстоятельство, что китайская экономика дошла сейчас до такого состояния, когда средние доходы занятых в частном секторе значительно превысили доходы занятых в госсекторе. Такая ситуация создает мотивы для отлива рабочей силы из госсектора и приводит к дефициту там ресурсов квалифицированного труда. В этом отношении второй сектор экономики уже стал серьезным конкурентом для первого. И если бы не остатки феодальных порядков, когда инженерам, административным работникам и квалифицированным рабочим, мягко говоря, не разрешается покидать родное госпредприятие, то ущерб от отлива трудовых ресурсов из госсектора был бы еще выше.
В беседах на эту тему китайцы говорят, что сейчас госпредприятие уже, конечно, можно покидать. На мой вопрос «А когда нельзя было?» они отвечают: «Десять лет тому назад». «А пять лет назад?» На этот вопрос некоторые отвечают, что было нельзя, некоторые - что можно. Но на самом деле порядки на производстве в Китае, как мне кажется, не везде одинаковы, и если что-то разрешается, например, в Пекине, то это совсем не означает аналогичного положения дел где-нибудь в Сиани. Очевидно, прежние административные нормы пока все-таки действуют, помогая существованию двухсекторной конструкции китайской экономики.
Так вот, китайские экономисты видят проблему прежде всего в том, чтобы сформировать в государственном секторе новый хозяйственный механизм. Можно сказать, что реформы имеют место по отношению к частному сектору, а в государственном секторе их по сути нет, хотя они нужны, чтобы преодолеть такие его свойства, как иждивенчество, избыточный труд, хозяйственная пассивность. Пока путей для этого не видно, и можно согласиться с китайскими экономистами, что такая проблема существует.
Суть полемики в другом - в том, что, по моему мнению, эта проблема не главная. Ведь как бы то ни было, двухсекторная система пока жизнеспособна, хотя и возникли некоторые критические обстоятельства, которые вынуждают искать пути повышения производительности труда в госсекторе, увеличения там заработной платы, подъема эффективности предприятий, чтобы сделать их более конкурентоспособными по отношению к частному сектору. Основную же опасность, оглядываясь на наш опыт, я вижу в ином. Мне кажется, что сама стратегия развития - именно развития - китайской экономики не совсем верна. Дело в том, что в Китае несколько догматически воспроизводят ту схему индустриализации и милитаризации экономики, которая была присуща Советскому Союзу. Другими словами, китайцы идут по пути наращивания экономической мощи, уделяя основное внимание тяжелой промышленности, современному машиностроению, созданию современной военной техники и т.п.
Правда, наряду с этим большим достижением Китая, несомненно, является развитие потребительского сектора. Китайцам в какой-то степени удалось наладить обратные связи между развитием потребительского сектора и развитием всей экономики, подвести определенную материальную базу под систему соответствующих мотиваций, во всяком случае для значительной части населения, прежде всего городского. Но если заглянуть вперед, то возникают опасения недолговечности этого результата. Дело в том, что та схема индустриализации и наращивания военного потенциала, которая была в свое время характерна для Советского Союза, не совсем адекватна, не совсем приемлема для Китая.
Что я имею в виду? На первый взгляд, Китай идет по пути развития не только Советского Союза, но и других стран мира: он развивает тяжелую промышленность, машиностроение, электронику. Но у Китая есть своя специфика, которая связана с тем, что это страна с колоссальной численностью населения. И повышение благосостояния населения порождает высокий спрос не просто на потребительские, а прежде всего на продовольственные товары. В свою очередь этот спрос становится несоразмерным имеющимся в сельском хозяйстве мощностям, причем не только Китая, а, может быть, и всего мира.
Тут действует простой фактор, который уже отмечался в литературе. Рост доходов в Китае будет сопровождаться ростом потребления мяса, особенно свинины. Отсюда повышение спроса на зерно, так как для выкармливания свиней необходимо хотя бы грубое зерно. То же самое относится и к выкармливанию птицы. В этом отношении Китай стоит на пороге ситуации, когда увеличение доходов может обозначить предел производственных возможностей китайского сельского хозяйства и даже, не исключено, импорта сельскохозяйственных продуктов. Дальнейший рост потребления мяса и рыбы породит такой спрос на кормовое зерно, который способен вызвать резкое увеличение его импорта. Это приведет к повышению мировых цен на зерно, и в результате может возникнуть кризис подобный нефтяному. Такова не только моя точка зрения - ее высказывают и некоторые западные экономисты. Китай, можно сказать, стоит на пороге подобных событий, и не только он, а весь мир.
В связи с этим я опять возвращаюсь к вопросу о китайской индустриализации. Казалось бы, она естественна для Китая как страны с огромным потенциалом рабочей силы, которая постоянно увеличивается по причине большой заинтересованности людей, прибывающих из села, в том, чтобы остаться в городе. В городе они получают другой статус, другие социальные гарантии, что означает переход в другое качество, другое сословие. Вследствие этого пружина социальной жизни Китая очень напряжена. Отсюда и впечатление, что Китай идет по естественному пути индустриализации, основанному на перемещении труда из сельского хозяйства в промышленность и создании большого количества рабочих мест.
Естественной трудностью такого способа индустриализации, его главной проблемой является дефицит сырья, энергии, материалов, так как рабочие места очень легко создаются в обрабатывающей промышленности, причем большой удельный вес имеют низкие и средние технологии. По этой причине промышленная экспансия такого типа всегда сталкивается с проблемой
дефицита сырья и энергии, что в Китае сейчас и происходит. Преодоление этого дефицита и является предметом заботы центрального и провинциальных правительств. В результате строится большое количество электростанций, развиваются энергетические отрасли, очень бурно растет черная металлургия, расширяются транспортные системы. Налицо все атрибуты классической индустриализации, во многом повторяющей наш путь.
Но страна, над которой нависла продовольственная проблема такого масштаба, как в Китае, наверное, не должна была бы идти стандартным путем, проводя индустриализацию. Вероятно, здесь существенно больше внимания должно было бы уделяться сельскому хозяйству. Та же «зеленая революция» меньше затронула Китай, чем, например, Индию или Латинскую Америку, где она дала значительный эффект. Это относится и к прямым вложениям в сельское хозяйство, связанным с расширением земельных площадей, повышением надежности системы орошения и т.д.
Но главное - сам тип осуществляемой в Китае технической революции. Мне кажется, для Китая нужна какая-то другая парадигма индустриализации, не совпадающая с классической, под которой я понимаю приоритетное развитие отраслей тяжелой промышленности, машиностроения, электроники и т.д., причем с сильной ориентацией на наращивание военного потенциала. Долгосрочные перспективы китайской экономики упираются именно в продовольственную проблему. Как она будет решаться? Будет ли задействован технологический, научный потенциал страны для решения этой проблемы? Не исключено, что по прошествии какого-то периода времени выяснится, что сама экономическая стратегия государства, которое играет колоссальную роль в жизни Китая, была неадекватна, что с точки зрения экономической, геополитической, а также с точки зрения безопасности следовало бы выбрать несколько иную стратегию.
Китайцы могут возразить, что приняли в этом отношении определенные меры, что они проводят политику ограничения рождаемости, чем сдерживают рост населения. Эта политика проводится довольно жестко. Очень часто европейцы и вообще наблюдатели извне, когда начинают говорить о китайском тоталитаризме, ссылаются прежде всего именно на систему ограничения рождаемости.
Здесь обращает на себя внимание один момент. Запад весьма часто рекомендует развивающимся странам принимать меры по ограничению рождаемости. Но, как правило, в этих странах, с их не очень культурным населением, образ жизни людей не предполагает самоограничения такого рода. Так что соответствующие рекомендации могут быть отнесены только к политике государства. И в случае с Китаем государство выступает мощной силой, которая способна подавить человека до такой степени, что он отказывается от традиционных представлений относительно деторождения в семье. Если посмотреть на эту ситуацию с западной точки зрения, то мы увидим некоторое противоречие. С одной стороны, Запад отстаивает демократические принципы, а с другой - поощряет систему контроля за рождаемостью, которая может быть проведена только авторитарными методами. Я утверждаю, что это абсолютно несовместимые вещи.
Под действием жесткой системы административного контроля и жесткой системы общественного мнения китайцы отказываются заводить второго, третьего ребенка. Но для любого из них это личная драма. В прошлом китаец, не родивший сына, считал свою жизнь незавершенной. И сейчас в сельской местности тот, кто не имеет одного или двух сыновей, по сути дела лишен надежной социальной гарантии на старости лет. В этом смысле ограничение рождаемости создает неравновесную в демографическом отношении систему, с большим удельным весом пожилого населения. Она неравновесна как в масштабе страны, так и для очень многих семей. Поэтому, если рассматривать подобные меры в Китае, то можно увидеть, что они обладают серьезными изъянами с точки зрения интересов развития общества и его социальной стабильности, надежности. Но главное - то, что они являются механическими, а потому малоперспективными. В каком-то смысле это продукт деятельности бюрократа, рассуждающего примерно так: у нас слишком большое население и существует проблема продовольствия, поэтому ограничим рождаемость в семье одним ребенком - и проблема снята.
Между тем механическое ограничение рождаемости коренным образом продовольственную проблему не решает, а в лучшем случае только приглушает ее остроту. Решение лежит в области совершенствования технологии сельскохозяйственного производства и развития сельскохозяйственной науки, так как увеличение объема продуктов питания ведет к созданию собственной продовольственной базы. Если это удастся, то при росте численности населения на 20, 30 и даже 50 процентов ничего страшного не произойдет. Но если такая база не будет создана, то Китай очень быстро столкнется с барьерами экономического роста.
В этом - существенное отличие Китая от Японии, Кореи и других стран Юго-Восточной Азии, которые решили для себя продовольственную проблему через экономический обмен, через включение в мировое хозяйство, через внешнюю торговлю. Создав экспортный потенциал промышленности, они с его помощью 2/3 или даже 4/5 своих потребностей в зерне обеспечивают за счет импорта. Япония именно так решает эту проблему. Но решение ее таким же способом в Китае невозможно, так как здесь совсем другие масштабы. Для Китая не подходит та игра, в какую сыграла Япония. В результате не исключена ситуация, когда из-за мирового продовольственного кризиса Япония уже задним числом наткнется на тот же барьер, что и Китай.
Многие азиатские страны повторили путь Японии, но для Китая в целом такой эксперимент невоспроизводим. Правда, отдельные китайские провинции могут идти по этому пути. Если, к примеру, взять провинцию Гуандун, то там можно найти много общего и с Японией, и с Тайванем, и с Южной Кореей. Она уже достигла высокого уровня промышленного развития. Там производятся массовые виды товаров, пользующиеся спросом на западных рынках. Выручка от их продажи позволяет ввозить продовольствие, но масштабы импорта пока не таковы, чтобы разрушить мировой рынок зерна. Как только этот барьер будет перейден, что может произойти довольно скоро, на мировом продовольственном рынке возникнет дефицит зерна.
Вопрос: Из ваших слов можно заключить, что мировой продовольственный кризис начнется с Китая. Это так?
Ответ: Да. Причем повторю, что это не только мое мнение, - таким же образом уже высказывались и западные наблюдатели. Хочу лишь подчеркнуть, что наряду с Китаем и другие страны Юго-Восточной Азии сегодня не решают проблему борьбы с угрозой продовольственного кризиса, который может принять мировой масштаб.
Я был в японских кооперативах, которые представляют собой своего рода социалистические островки в океане капиталистического хозяйства. Крестьяне этих кооперативов получают крупную дотацию от государства. Там нет никакой конкуренции и дифференциации доходов - когда я спросил об этом, они стали смеяться. Там все равны и, получая огромную дотацию, могут на высоком уровне культивировать сельское хозяйство. Вместе с тем удельный вес этих кооперативов в обеспечении потребностей населения не так уж велик, что свидетельствует о том, что они не являются ключом к решению продовольственного вопроса.
Но Китай от решения этого вопроса не может уйти. Тем не менее он продолжает форсировать индустриализацию в ее классическом варианте - с ориентацией на военный сектор.
Более равновесная ситуация, если смотреть на перспективу развития, наблюдается в Индии, так как там, с одной стороны, имеются очень большие сдвиги в сельском хозяйстве, а с другой — гораздо меньше темпы роста. Соотношение между развитием сельского хозяйства и темпами роста в Индии совсем иное, чем в Китае. В Китае же ситуация уже перестает быть равновесной из-за поддержания высоких темпов индустриализации в ее традиционном варианте.
В нашей экономике перед началом реформ существовали серьезные проблемы структурного неравновесия. В Китае тоже есть проблемы структурного плана, которые нужно решать уже сейчас, чтобы реформировать экономику на достаточно здоровой, безопасной основе. К этому и сводилась моя полемика с китайскими экономистами. Я говорил им о том, что, исходя из нашего опыта, становится для меня все более очевидным: в свое время мы должны были осуществить, но не осуществили такую реструктуризацию экономики, которая позволила бы создать материальную базу, адекватную потребностям реформы. Государство могло это сделать своими силами.
Главным национальным приоритетом Китая должно стать, с моей точки зрения, реформирование, реструктуризация и модернизация сельского хозяйства, а также производства морепродуктов на основе промыщленных технологий. Здесь необходимо в первую очередь создание мощных НИОКРовских заделов, адекватных по своей интеллектуальной силе масштабу возникающих проблем.
Мне представляется, что в экономике Китая есть свои структурные проблемы, в перспективе не менее сложные, чем у нас. Мне даже кажется, что наши структурные проблемы не были такими грандиозными, как те, которые стоят перед Китаем. Поэтому китайское правительство может за свой догматизм, за предпочтение военно-политических приоритетов заплатить весьма тяжелую цену. Я имею в виду и падение темпов экономического роста, и значительное повышение цен на продовольственные товары, и снижение доступности для массового потребителя многих продуктов питания, и резкий рост дифференциации доходов; в лучшем случае существенно усилится поляризация экономики.
Определенная поляризация наблюдается в Китае уже сегодня: существует контраст между отсталым сельским хозяйством, особенно в центральных, западных районах, и передовой промышленностью в прибрежных районах, между индустриальным ядром китайской экономики и тем «раствором», в которое оно погружено. Этот контраст может еще значительно возрасти. Но гораздо серьезнее другое: если решение структурных проблем будет отложено и заделов окажется недостаточно, то начнется торможение всего процесса экономического роста, что в свою очередь приведет к сдерживанию любых социальных преобразований, общественных изменений и прочее.
В этом отношении имеется определенное сходство между нашими двумя странами. Оно состоит в том, что государство, взявшее на себя функцию управления хозяйством, действует не в соответствии с объективными потребностями страны, а в соответствии с интересами определенных элитных групп, определенных ведомств, которые и поддерживают инерцию осуществляемой сегодня политики. Я думаю, что неоправданно низкий приоритет сельского хозяйства в Китае - результат влияния сложившейся системы групповых и ведомственных интересов, ставшими государственными, как и у нас.
Сходство заключается прежде всего в этом. Сами же структурные проблемы там и здесь — совершенно разные. Но очевидно, что инерция, о которой я говорю, это не просто инерция мышления, экономического сознания. Она порождена системой приоритетов, закрепляемых иерархией властных структур. И мне кажется, что китайцы не так уж недопонимают этого. Но, как всегда в таких случаях, доминирует влияние крупных ведомств и определенных групп лиц, представленных в структурах политической власти.
 
Второй цикл бесед был начат спустя примерно два года после первого. Хотя он не закончен, но состоявшиеся три беседы представляют интерес как отражение взглядов Ю.В. Яременко на социально-экономическую ситуацию в России 1994—-95 годов, а также как продолжение сравнительного анализа российской и китайской экономических реформ. — Примеч. С. Белановского.
 
Беседа вторая
 
Особенности экономической ситуации последних лет, перераспределение накопленного богатства из реального сектора экономики в сферу финансовых услуг. Страна живет за счет проедания запасов и капитала. Сохранение диспаритетов цен и сниженного потенциала накопления лишает экономику энергии роста. Потенциал спада не исчерпан, особенно в сельском хозяйстве. Необходимость вмешательства государства в осуществление инвестиционных функций крупных банков.
 
Вопрос: Что существенного, на ваш взгляд, произошло в нашей экономике за последние год-два?
— Я хотел бы, отвечая на ваш вопрос, рассказать один сюжет, с которым уже знакомил своих коллег. Мне кажется, этот сюжет заинтересовал их. Тем не менее я не получил от них достаточных подтверждений правильности моей гипотезы, хотя многие факты свидетельствуют о том, что в ней есть существенная доля правдоподобия. Речь идет о том, что мы наблюдаем сегодня и по поводу чего задаем себе вопрос: как же так случилось, что в нашей экономике объем производства сократился вдвое, но тем не менее мы живем? Уровень потребления, скажем, мяса, жиров, фруктов, конечно, снизился, но это снижение совершенно не коррелирует с масштабами спада производства, оно не столь значительно.
Во всей этой ситуации есть что-то парадоксальное. Вроде бы производство резко сократилось, уменьшение его объемов беспрецедентно, и тем не менее общий строй жизни, выраженный в народном благосостоянии, как-то сохраняется, общество все-таки остается на плаву, хотя в своих покупках мы и не реализуем многих стандартов потребления. Более того, в статистике имеются странные цифры, говорящие о том, что падение реальных доходов имело место в 1992 году, а уже в 1993—-94 годах наблюдался их рост. С этим ростом корреспондировало изменение объема товарооборота. Конечно, рост реальных доходов, как он интерпретируется статистикой, происходил не за счет увеличения реальной заработной платы: она снижалась, но меньше, чем объем производства, - на 12—-15 процентов в 1994 году. Так что этот рост в условиях падения производства происходил за счет доходов от собственности, за счет тех или иных доходов, которые не относятся к трудовым.
Констатация того, что при падении производства за последние два года растут реальные доходы населения, конечно, часто вызывает скептицизм. Многие статистики утверждают, что просто здесь неверен расчет доходов и товарооборота. И все же, взглянув на реалии нашей жизни, на данные об объемах потребления, о реальном сокращении отдельных позиций бюджета и сравнив эти данные со снижением объемов производства, стоит задуматься над следующей постановкой вопроса. Предположим, что парадокс, о котором я говорю, имеет место в действительности. При каких обстоятельствах это оказывается возможным? И нет ли такого объяснения, которое позволило бы объединить, совместить в целостную конструкцию весь ряд трудносовместимых фактов и явлении?
Здесь мне хотелось бы обратить внимание вот на что. Говоря о производстве, мы имеем в виду потоки, то есть результаты текущей производственной деятельности. Между тем не менее важным аспектом экономики являются запасы. Причем запасы, представленные не только оборотным, но и основным капиталом, - вся совокупность запасов. И можно вообразить себе такую ситуацию, когда производство снижается, но тем не менее какая-то часть производственного потока, включающая наполнение реальных доходов, формирование товарооборота и т.д., растет. Так может быть в ситуации, когда потоки формируются не из вновь созданной стоимости, а из запасов (то есть имеется перекачка капитала), и на этой базе происходит формирование доходов. В этой связи интересен также тот факт, что увеличилась доля сферы услуг в общем объеме валового внутреннего продукта. Речь идет об услугах, связанных с торговлей, с банковской деятельностью и т.д. Объемы продукции данных секторов значительно увеличились при падении объемов производства в реальном секторе.
Сопоставляя все эти факты, можно выдвинуть гипотезу, что происходит перераспределение.
Вопрос: По какой схеме оно происходит?
Ответ: Первый его элемент - это перераспределение ресурсов между реальным сектором и сектором услуг, прежде всего через банки и торговых посредников. Наши банки, конечно, представляют собой инфляционный институт, то есть институт, возникший в период инфляции, когда повышение цен было для каждого предприятия естественной реакцией, своего рода реакцией самозащиты на повышение цен поставщиками. В то время всякое предприятие, которое стремилось выжить в условиях повышения цен, проявляло высокий спрос на деньги, ставшие постоянно сверхнужным товаром. В результате торговля деньгами стала сверхприбыльным делом. И наши банки — это структуры, возникновение которых связано с выгодой торговли деньгами в условиях инфляции. Конструктивная их роль минимальна. Их можно рассматривать как явление, имеющее определенный функциональный смысл, но в большей степени это явление паразитического характера.
Безусловно, необходимость уплаты высокого процента очень часто сопряжена с тем, что предприятия вынуждены в условиях растущих издержек изымать средства для такой уплаты не только из чистой продукции, но и из основных и оборотных средств. Другими словами, вместо восстановления основного капитала они капитализируются. Идет прямое сокращение оборотного капитала, а восстановления основного капитала практически не происходит. Происходит перераспределение ресурсов из реального сектора в сектор услуг. Он разбухает - в нем растут и основные фонды за счет их покупки. Показное богатство этого третичного сектора является не чем иным, как умыкнутыми средствами промышленных предприятий.
В создавшихся условиях банки, конечно, сыграли роль перераспределителя национального богатства. В течение короткого периода времени оно с помощью банковской сферы, отчасти с помощью торговых посредников очень интенсивно перераспределялось в пользу сферы услуг, что, вероятно, и нашло отражение в нашей статистике валового внутреннего продукта. Более того, именно это отражается и в динамике реальных доходов - их сумма очень быстро растет за пределами реального сектора, даже несмотря на падение заработной платы. Данный факт свидетельствует о том, что интенсивность перераспределительных процессов имела больший масштаб по сравнению с эффектом падения производства. Шел процесс обналичивания капитала.
Таким образом, можно сказать, что наша страна живет сейчас за счет проедания капитала. При этом не все в равной мере пользуются накопленным в прошлом богатством: в результате инфляции этим богатством преимущественно стали пользоваться новые группы - коммерческие и банковские элиты.
Вопрос: Скажите, пожалуйста, почему вы делаете упор на инфляцию? Без этого условия процесс, о котором вы говорите, был бы невозможен?
Ответ: Ну конечно… Ведь инфляция создает предпосылки для формирования банковских структур. Именно в условиях инфляции появляется большой спрос на деньги. Все очень просто: предприятиям нужно начинать новый цикл производства, но не хватает денег, а для нового цикла необходимо получить их в совершенно другом объеме. Отсюда постоянно растущий спрос на деньги. Все денежные запасы, которые были и есть у предприятия, оказываются в условиях инфляции недостаточными для продолжения производственного цикла. Поэтому предприятие вынуждено снова и снова обращаться в банки, а они снова и снова берут с него огромный процент.
Вопрос: Что значит — огромный процент? Ведь он складывается из двух составляющих, одна из которых — инфляционная Высокий процент или нет — это еще надо уточнять.
Ответ: Этот процент существенно выше приемлемого уровня, поскольку, с одной стороны, рассчитан на инфляцию, а с другой - его выплата превышает возможности эффективного производства в тех условиях, в которых находится предприятие, то есть в условиях растущих издержек, снижения нормы добавленной стоимости, снижения нормы прибыли. Отсюда оплата процента во многих случаях требует обращения не только к ресурсам добавленной стоимости, но и к накопленной ранее стоимости. Здесь большую роль играет не просто масштаб процента, его размер, но и изменение структуры цен в результате инфляции. Без нее этого изменения не было бы. Возникновение новой структуры цен - существенное свойство, важнейшая черта нашей инфляции, инфляции издержек.
Можно добавить, что помимо банковской сферы откачивает национальное богатство из реального сектора также и государство, так как налоги не эластичны по отношению к спаду объема производства, они автономны. Фактически имеет место некоторая диспропорция между объемом налогов и теми масштабами добавленной стоимости, которыми располагает реальный сектор. Очевидно, что налоги также формируются во многом из основного и оборотного капиталов.
Вопрос: Где находится предел тому процессу, при котором общество в течение длительного времени живет за счет своих запасов?
Ответ: Как мне представляется, процесс этот должен развиваться таким образом, что первыми пострадают самые слабые сектора экономики, по которым инфляция издержек ударяет наиболее сильно. К ним относятся сектора обрабатывающей, легкой промышленности, машиностроения. Но постепенно ситуация будет ухудшаться и в секторах, примыкающих к обрабатывающей промышленности, то есть в производстве полупродуктов или даже в сырьевых отраслях.
Это происходит прежде всего через неплатежи. В масштабах всей экономики отрасли связаны между собой не просто сетью производственных поставок, но и многочисленными институциональными зависимостями. Очень часто обрабатывающие и добывающие предприятия расположены на одной территории, находятся в границах одного и того же административного руководства. И обмен между ними - это не просто особый вид торговли, но часто действие, осуществляемое под административным патронатом. И явление неплатежей, как считают наши исследователи, нередко имеет региональный характер, то есть предприятия оказываются должниками друг друга в пределах данного региона.
В свою очередь это говорит о том, что пока еще взаимообязательства предприятий определяются не только рынком, но и интересами региональных структур, системой выживания региона, взаимодействием отдельных ведомств и отдельных регионов. То есть возможна поставка продукции под какие-то обязательства, причем не только материального характера. Обязательства могут быть связаны с обменом продукции как фактором политической поддержки, с расчетом на будущее экономическое взаимодействие и т.д. Поэтому за неплатежами стоит на самом деле очень сложная система не только экономических, но и политических, административных взаимодействий.
Как бы то ни было, само явление неплатежей свидетельствует о том, что поставки в условиях неплатежеспособности потребителей по каким-то причинам сохраняются. Соответственно падение производства в одном секторе транслируется и в другие сектора, на которые изменение структуры цен не подействовало столь же сильно, как, например, на обрабатывающую промышленность. Тем не менее и предприятия этих секторов оказываются без средств и также вынуждены сокращать производство. Правда, сейчас они компенсируют свои потери через экспорт. Участие в экспортных поставках очень привлекательно для них не столько потому, что в результате предприятия получают твердую валюту, сколько потому, что там оплата гарантирована.
Для нас важен тот факт, что импульс падения производства некоторым образом передается, и наступает такой момент, когда даже предприятия добывающей промышленности и первичной переработки сырья начинают испытывать экономические трудности и оказываются ослабленными. Это с одной стороны. С другой же стороны, вся система денежных и товарных посредников, которые нажились в период инфляции, тоже испытывает сейчас все большие трудности, так как возможности перемещения национального богатства иссякают. На многих предприятиях оборонной промышленности раньше существовали стратегические и другие запасы, то есть были различные источники средств, но теперь они подходят к концу. Постепенно эти предприятия становятся крайне бедными. Да и сектор услуг также начинает испытывать трудности.
В результате на предприятиях добывающей промышленности и в сфере услуг источником компенсации понесенных потерь становятся в большинстве случаев уже не основной и оборотный капитал, как было в определенной части реального сектора обрабатывающей промышленности, а долларовые, валютные активы, накопленные ранее. Ясно, что оба эти подразделения экономики сумели накопить сбережения в валюте, и теперь, столкнувшись с трудностями, они вынуждены тратить свои накопления и предлагать на рынке достаточно большое количество долларов.
В таких условиях парадоксальным образом должно начаться падение курса доллара при сохранении инфляции. По логике, казалось бы, следует ожидать продолжения обесценения национальной валюты. Но спрос на сбережения в определенных секторах экономики ведет к значительному увеличению предложения твердой валюты, что, видимо, мы сейчас и наблюдаем. Это тоже гипотеза, но она кажется весьма достоверной. Сейчас высказывается много технических предположений по поводу динамики валютного курса. Но все разговоры о том, правильно ли ведет себя Центробанк или нет, оставляют экономику как таковую за скобками. Я же в данном случае предлагаю чисто экономическое объяснение происходящего.
Вопрос: Как бы вы могли резюмировать суть вашей гипотезы?
Ответ: Суть в следующем. Сначала мы жили за счет определенной части накопленного производственного капитала. Его растрата сопровождалась ростом реальных доходов какой-то части населения, а также массовыми валютными сбережениями в некоторых секторах. Постепенно спад, расширяясь и трансформируясь, охватил и относительно благополучные сектора экономики, в результате чего востребованные сбережения породили мощные предложения доллара на валютным рынке.
Конечно, возможны и другие общеэкономические объяснения повышения курса рубля. Например, если бы у нас сейчас в связи с определенным снижением темпов инфляции начались достаточно явные сдвиги в инвестиционной сфере и наметилась бы тенденция к превращению валютных сбережений в инвестиции, то это тоже привело бы к повышению курса рубля. Понятно, что в такой ситуации благополучные сектора, имеющие долларовые сбережения, превращали бы их в рублевые инвестиции.
Вопрос: На ваш взгляд, процесс декапитализации уже завершен?
Ответ: Я так не думаю. Все дело в том, что ослабленные предприятия, окончательно утратившие жизнеспособность, конечно, могут быть куплены, приватизированы, часто на не очень выгодных условиях. Например, приватизация ради приобретения земельных площадей, помещений и т.п. будет уже последним актом этой драмы. Приобретение остатков предприятий для каких-то целей, которые никак не связаны с профилем их производственной ориентации, станет логическим завершением процесса декапитализации.
Вопрос: Этот процесс будет сопровождаться теми же эффектами, о которых вы сейчас говорили?
Ответ: Не обязательно. Если бы средства, получаемые государством и предприятием в ходе приватизации, были достаточно велики, то это, конечно, могло бы способствовать инфляционным процессам или при каких-то условиях, наоборот, их сдерживанию. А если бы, как во многих странах, условием самого акта приватизации было инвестирование, то это могло бы способствовать и ускорению инвестиций. Но у нас пока приватизация связана с небольшими суммами, потому что является приобретением по низкой цене некоторых остатков мощностей в условиях слабой конкуренции. По этой причине сегодня деньги от приватизации не влияют сколько-нибудь существенным образом на народнохозяйственную ситуацию в целом.
Вопрос: Когда вы говорите о парадоксальности соотношения между динамикой производства и потребления, то приходит на ум следующее объяснение. Спад производства произошел в основном в оборонке, а потребление никакого отношения к ней не имеет. Не является ли это по крайней мере частичным объяснением вашего парадокса?
Ответ: Речь же идет о реальных доходах. Производство падает не только в оборонном секторе, но и в целом. Падают и доходы. Но оказывается, что есть такой сектор, где они растут. Есть группы, у которых доходы растут. И этот рост в 1993—-94 годах не только возмещает, но и полностью компенсирует падение доходов людей, занятых в реальном секторе производства. Он приводит к общему росту доходов населения в целом.
Вопрос: Этот фактор вскоре прекратит свое существование?
Ответ: Вероятно, да.
Вопрос: Правильно ли я вас понял, что сейчас наступил некий переходный момент для нашей экономики? В чем он заключается?
Ответ: Нет, я не могу расценивать нынешнюю ситуацию как переходную, переломную. Наша экономика вступает, как мне представляется, в полосу стагнации, причем многие характеристики нынешнего периода сходны с ключевыми для периода спада. Ключевыми характеристиками я считаю соотношение цен, структуру издержек, потенциал накопления отраслей. Все это пока не меняется. Поэтому можно говорить, что в нашей экономике нет энергии роста. Лежачей наша экономика остается именно в силу того, что все те новые свойства, которые она приобрела при освобождении цен, все эти ценовые диспаритеты привели к ее разрушению, а их сохранение не позволяет ей подняться. Коренных изменений не происходит, поскольку диспаритеты остались, характеристики издержек производства и внутренней структуры цен существенно не меняются, сниженный потенциал накопления по-прежнему имеет место. С учетом всего этого переход от спада к стагнации не дает чего-то принципиально нового.
Вопрос: Дрейф цен завершен?
Ответ: Нет, конечно. Все дело в том, что изменение цен произошло следующим образом. Выросли цены на продукцию обрабатывающей промышленности и на полупродукт, например такой, как бензин, на продукцию деревообработки, на черные металлы. Но цены на исходное сырье и материалы — на сырую нефть, деловую древесину, а особенно на продукцию сельскохозяйственного производства - остались очень низкими. Цены на продовольственную продукцию растут за счет переработки. Говорить об окончательном приближении нашей ценовой структуры к мировой пока нельзя. Здесь, конечно, еще будут изменения. Безусловно, должны измениться ценовые пропорции между промышленной и сельскохозяйственной продукцией. Должны вырасти цены на сырьевые продукты.
Кроме того, я думаю, что следует говорить не просто о стихийном дрейфе цен, но и об их изменении в результате регулирующих воздействий государства. К таким воздействиям в первую очередь относятся экспортные тарифы, которые позволят нам держать внутри страны цены на энергию и сырье на относительно низком уровне по сравнению с мировым рынком. Тем самым сохраняются некоторые условия для эволюционного перехода от прежней производственной структуры к мировой. Суть в том, что мы могли бы все-таки смягчить ценовой удар по обрабатывающей промышленности с помощью экспортных тарифов и соответственно поддержания некоторого благоприятного уровня цен на сырье. Таким образом были бы созданы условия для накопления в обрабатывающей промышленности, для инвестирования и т.д. Это очень важно. Что касается импортных тарифов, то они не просто сдерживают конкуренцию, но и открывают возможность для поддержания в обрабатывающей промышленности благоприятного уровня цен, позволяющего формировать накопление. То есть в данном случае как экспортные, так и импортные ограничения работают на один и тот же результат, который мог бы выразиться в восстановлении дееспособности понесшей очень большой урон обрабатывающей промышленности.
Вопрос: Как вы считаете, стагнация — это надолго?
Ответ: Я думаю, что стагнация у нас даже несколько преждевременна, потому что спад еще не завершился. И поскольку он протекает не синхронно, а носит ступенчатый характер и охватывает сначала, например, оборонные предприятия, гражданское машиностроение, в значительной степени легкую промышленность, а затем другие сектора, то весь его потенциал пока не исчерпан. Скажем, последствия спада в сельском хозяйстве мы еще в полной мере не ощутили. Он обязательно нанесет удар и по легкой, и по пищевой промышленности, уменьшатся остатки инвестиционного спроса в самом сельском хозяйстве, что в свою очередь будет влиять на машиностроение и т.д. Сейчас правительство очень жестко настроено по отношению к сельскому хозяйству. Это проявляется как в прямом бюджетном ограничении, так и в неплатежах, невыполнении коммерческих обязательств по отношению к сельскому хозяйству. Ясно, что при чрезвычайной ситуации правительству придется уже через бюджет расплачиваться за свои прошлые ошибки, значит, возможности бюджетной поддержки других отраслей будут еще резче сужены.
Вопрос: Где еще потенциал спада по-прежнему велик?
Ответ: Я предполагаю, что в добывающей промышленности. Нам необходимо перейти к совершенно новой модели развития, но и стать страной при Газпроме, когда будут благоденствовать сырьевые сектора, а остальные вырождаться, - тоже не просто. Конечно, имеется опасность дальнейшего сокращения производства в топливно-энергетическом секторе, в сырьевых отраслях и в ряде других.
Вопрос: Правильно ли я понял, что следующая ступень спада связана прежде всего с сельским хозяйством?
Ответ: Это очень здравое предположение. Конечно, возможны и другие варианты, но для экономиста естественно предположить именно такой ход событий.
Вопрос: Вы могли бы охарактеризовать масштаб этого процесса?
Ответ: Масштаб этого процесса я затрудняюсь описать. Дело в том, что при резком сокращении ресурсов продовольствия, не компенсируемых импортом, - так как возможности импорта ограничены нашими валютными запасами, потенциалом нашего экспорта и т.д., - установление равновесия между этими запасами и спросом с помощью цен представляется нереальной задачей. Цены на продукты первой необходимости могут оказаться очень высокими, а это подтолкнет нас к карточной системе, вернее, к ее расширению, поскольку в некоторых регионах она уже есть. В конечном счете такого рода спад чреват возвратом к прямому регулированию распределения, причем жестко административному.
Понятно, что негативные эффекты, о которых я говорю, во многом амортизируются некоторой инерционностью, автономностью нашего сельского хозяйства. Инерционность коренится прежде всего в том, что значительная часть сельского хозяйства входит в сектор государственной экономики, который представлен совхозами. Это налаженная система производственной жизни, взаимодействия государства и сельхозпредприятий. Хотя эта система испытывала на себе влияние всякого рода неблагоприятных обстоятельств, но тем не менее она действовала. Сами технологические связи исключали какие-либо сильные отклонения от сложившегося способа хозяйствования. Я имею в виду наличие крупных государственных зернохранилищ, транспортных артерий и т.д. Благодаря этому система производства зерна продолжала функционировать, как и крупные животноводческие комплексы. Все эти технологические факторы действуют и сегодня.
Эта отрасль никогда не была сильно представлена на политическом Олимпе, она не имела приоритета в политической жизни. В общем и целом наше сельское хозяйство всегда пребывало в черном теле. Но в какой-то степени стереотипы его существования оказались очень эффективными в контексте наших сегодняшних трудностей.
Вопрос: Сфера банков, денежного обращения, торгово-посредническая деятельность переживают сейчас не лучшие времена. Можно сказать, лучшие времена их прошли. Каково будущее этих структур?
Ответ: Я думаю, они будут укрупняться, упраздняться, сращиваться.
Вопрос: С ними может произойти то же, что произошло раньше с биржами?
Ответ: Биржи существовали потому, что у нас было два уровня цен. Исчезли два уровня цен - исчезли биржи. То, что с ними связано, больше относится к сфере регламентации: биржам позволено было быть. Существование кооперативов аналогично существованию бирж. Они появились в условиях прежней системы денежного обращения, наличных и безналичных денег. Что же касается банков, то они в каком-то смысле, как я уже говорил, - порождение инфляции. Инфляция - вещь изначально рукотворная, но в целом это стихийный процесс. Банки - более живучая сфера, чем биржи, но сейчас им будет трудно.
Вопрос: Вы придерживаетесь мнения, что глупо бороться с инфляцией, всемерно ее подавляя, урезая расходные статьи, что это вредная политика, что надо искать возможности роста доходных статей. Пожалуйста, прокомментируйте вашу позицию.
Ответ: Даже в условиях инфляции наша экономика обладает достаточно большими возможностями для наращивания объемов производства. Трудно себе представить что, сегодня только за счет ограничения бюджета можно стимулировать рост производства. Ясно, что у нас должны быть институты, прежде всего в банковской сфере, которые осуществляли бы достаточно масштабные кредитования промышленности и выделяли бы средства для инвестиций. Поскольку наша банковская система сейчас раздроблена и нет крупного государственного банка, который мог бы взять на себя эту роль, то в сегодняшней институциональной среде очень трудно поддерживать производство или принимать меры по его расширению за счет инвестиционных кредитов, кредитов модернизации, реконструкции. Но в общем и целом мыслима такая ситуация, когда банки типа Промстройбанка выполняли бы некоторые функции, не свойственные банкам, работающим по сугубо коммерческим принципам. В некоторых случаях при кредитовании промышленности они могли бы отступать от коммерческих принципов, а государство за счет бюджета и иными способами возмещало бы им потери. Это могли бы быть и государственные банки. В конечном счете при расширении производства это привело бы к очень сильному пополнению бюджета, появлению дополнительных накоплений внутри промышленности, созданию новых стимулов производства, расширению налоговой базы, увеличению внутренних возможностей промышленности в области инвестирования.
Чрезмерное разукрупнение банков, потеря государством контроля над их инвестиционной функцией - несколько преждевременны, и здесь целесообразно было бы отчасти вернуться назад. Но пока в этой области ничего не сделано.
 
Беседа третья
 
Ошибочность взгляда на целесообразность сырьевой ориентации нашей экономики. Наша стратегия — ориентация на средние технологии, полную занятость, достаточную масштабность объема производства. Возможности наращивания экспортного потенциала обрабатывающей промышленности. Пример Приморья. Пути поддержания промышленности высоких технологий. Порочность либерального курса на стихийную селекцию предприятий и сжатие производства. Цель структурной политики в сегодняшних условиях. Необходимость планируемого регулирования экономической жизни.
 
Вопрос: Что можно сейчас сказать о перспективах российской экономики?
Ответ: Российской экономике еще предстоит крупномасштабная структурная переориентация, переструктуризация. Тем не менее уже сейчас можно дать оценку возможным вариантам структурной политики.
Дело в том, что в самом процессе спада наблюдается определенный структурный сдвиг. Этот сдвиг, который произошел не в результате разномасштабного, разновеликого роста разных отраслей, а в результате разных темпов спада, интерпретируется целым рядом экономистов, особенно близких к официальным кругам, как некое желательное явление. Положительный смысл усматривается в том, что мы «поджимаем» неэффективную обрабатывающую промышленность, испытавшую сильный спад, и сохраняем относительно более эффективную и конкурентоспособную на внешних рынках добывающую промышленность. По мнению сторонников такой точки зрения, на сегодняшнем этапе это соответствует нашим возможностям и в течение достаточно продолжительного периода может определять нашу специализацию, производственную ориентацию страны, хотя, вывозя часть сырья, мы теряем больше, чем если бы перерабатывали, допустим, стройматериалы и вывозили их в виде изделий.
В этой позиции, обосновывающей сырьевую ориентацию нашей экономики, есть доля правды. Но в целом она, конечно же, ошибочна. Почему? Прежде всего потому, что относительные масштабы развития добывающей промышленности у нас ограничены. Наша страна имеет такие размеры, что не может жить, скажем, за счет продажи своих топливно-энергетических ресурсов.
То есть относительно самих себя мы не располагаем такими крупными месторождениями, как, например, Кувейт или Саудовская Аравия. Если бы у нас были совершенно исполинского масштаба месторождения, дающие миллиарды тонн нефти в год, тогда бы мы могли существовать за счет наших недр. А те сотни миллионов тонн, которые мы имеем, не дают нам такой возможности. Простой расчет показывает, что лишь для того, чтобы вернуться к стандартам личного потребления периода 70-х годов, нужно производить более пятисот или даже около шестисот миллионов тонн нефти (сейчас мы производим триста). То есть нужно вернуться к объемам, которых достиг СССР в годы максимального развития нефтяной промышленности. И это — только для поддержания весьма невысокого уровня потребления, достигнутого в прошлом, — если мы будем жить только за счет нефти. Так что фактически для развития экономики никаких реальных объемов экспортируемой нефти нам не хватит.
То, что мы имеем сейчас, это уровень жизни, соответствующий потребительским стандартам чрезвычайного времени. Резко увеличился удельный вес покупок продуктов питания, снизился удельный вес покупок одежды, еще больше снизился удельный вес покупок товаров длительного пользования. Очень сильна дифференциация уровня жизни населения, очень высок удельный вес бедных его слоев. И вот с такой структурой доходов и потребления мы сейчас живем, поддерживая эту структуру путем экспорта энергоресурсов и импорта потребительских товаров. Причем максимальное наращивание импорта потребительских ресурсов при максимальном использовании возможностей экспорта энергоресурсов все равно не может вывести нас даже на уровень потребления прежнего времени.
Вопрос: В какой мере наш уровень потребления зависит сегодня от экспорта энергоресурсов?
Ответ: У нас половина фонда потребления формируется за счет импорта.
Вопрос: Весь импорт осуществляется за счет экспорта энергоресурсов?
Ответ: Конечно, потому что вывоз энергоресурсов — основная компонента нашего экспорта. Но те энергоресурсы, которые мы можем вывозить, позволяют нам существовать лишь в ущербном режиме, не более того, как мы сейчас и существуем. И в направлении приращения экспорта энергоресурсов мы слишком далеко не продвинемся. Отсюда вывод: наша страна не может жить без самостоятельной обрабатывающей промышленности, коль скоро мы не обладаем достаточно большим количеством сырья и электроэнергии.
Вопрос: Но значительная часть продукции наших обрабатывающих отраслей неконкурентоспособна на мировом рынке. Как быть с этим обстоятельством?
Ответ: Внешнеэкономические критерии, критерии конкурентоспособности на внешних рынках не должны иметь здесь решающего значения, потому что мы производим для внутреннего рынка. И мы можем иметь целостную промышленную систему, производить достаточно большие объемы продукции, целиком снабжать себя продукцией и легкой, и пищевой промышленности, и машиностроения. Пусть даже эти отрасли в течение еще какого-то времени будут недостаточно эффективными по критериям мирового рынка, тем не менее для нас это единственно целесообразная стратегия. Как бы ни были дешевы продукты, которые можно закупить за рубежом, мы ограничены в своих возможностях делать это, поскольку у нас никогда не будет необходимого количества валютных доходов. Поэтому нам, конечно, нужно идти по линии развития собственной экономики, взаимообмена.
Можно себе представить такую экономику, где развитие получили бы отрасли промышленности (как обрабатывающей, так и добывающей), конкурентоспособные на внешнем рынке, но в целом с не очень большим объемом валового продукта на душу населения. Можно представить себе и экономику, работающую на относительно высоких оборотах, как это было у нас раньше, с относительно крупными издержками, но с достаточно большим валовым национальным продуктом на душу населения. Как это ни парадоксально, недостаточная продуктивность отдельных отраслей дает при сложении в общем и целом относительно высокопродуктивную экономику. И наоборот, ставка только на высокопродуктивные отрасли может привести к тому, что экономика в целом будет низкопродуктивна, маломасштабна. Ясно, что ориентация только на высокопроизводительные отрасли ведет к безработице, к неэффективной занятости оставшейся части общества.
Одно дело — если все население работает на каком-то среднем уровне производительности, другое дело — когда значительную часть населения составляют безработные, а еще более значительная часть занимается совсем низкопродуктивной деятельностью, фактически живет на подножном корму.
Подавленная, скрытая безработица не означает полного безделья, люди всегда работают — что-то производят, торгуют, носят что-то на толкучки, на базары, обмениваются друг с другом. Это ясно видно на примере жизни перенаселенных стран. Как раз те группы, которые относятся к категории скрытых безработных, может быть, трудятся наиболее тяжело. Но они производят сугубо второстепенную, низкосортную продукцию, предназначенную для местных рынков, по низким ценам, их труд малопродуктивен. Так что страна с полной занятостью, ориентированная на средние технологии, в целом даст гораздо более высокую производительность труда и гораздо более высокие показатели доходов на душу населения, чем экономика, поляризованная между высокопроизводительным и низкопроизводительным трудом. Это вполне логичное рассуждение, но почему-то оно недоступно многим нашим, так сказать, либералам.
Мне представляются важными при обсуждении ориентации нашей экономики соображения относительно того, что у нас нет возможности производить гигантский объем сырья для вывоза и что мы должны быть равны сами себе. Еще недавно мы жили, ориентируясь на низкие и средние технологии в гражданской промышленности, и сразу оторваться от этого мы не можем. Мы вынуждены жить этой жизнью, мы уже достигли определенных результатов, живя этой жизнью, и нам нет смысла их терять. Не в наших интересах растратить накопленный потенциал, набранную в прошлом инерцию. Следовательно, мы должны в какой-то степени сохранить те характеристики, те условия межсекторального обмена, которые были раньше.
Вопрос: Какие именно характеристики вы имеете в виду?
Ответ: Прежде всего — относительный уровень цен. Это не значит, что нам следует целиком отказаться от происшедших в народном хозяйстве сдвигов в области цен. Но в какой-то мере обратное движение все-таки необходимо, потому что по многим видам ресурсов мы уже достигли мировых цен (если переводить по официальному курсу). Установив систему экспортных тарифов, мы де-факто проводим политику ограниченной автаркии. Нам нужны такие внутренние цены, которые позволили бы создать условия для достаточно эффективной работы отраслей со средними технологиями, — эффективной по крайней мере в рамках внутреннего обмена. Мы могли бы наладить такие обмены между отраслями, работающими на средних технологиях. Рано или поздно нам это придется сделать.
Здесь полезно вспомнить экономические построения, относящиеся к теориям периферийной экономики. В свое время латиноамериканские страны осознали, что потребности их развития вызывают необходимость создания локальных рынков, то есть объединения усилий этих стран. И что вместо конкуренции с развитыми странами в области той продукции, которую развивающиеся страны поставляют на мировой рынок, разумно попытаться наладить межстрановой обмен друг с другом. Иными словами, так называемые периферийные страны, которые не сильно отличаются по своему уровню, предполагали интегрироваться для формирования частных сегментов мирового рынка, считая это целесообразным. Мы же таким рынком уже располагаем. Тем не менее у нас проявляется тенденция к его разрушению. Очевидно, что если мы не примем мер по регулированию цен и по изменению структуры относительных цен, соотношения цен на разные виды продукции, то мы этот рынок разрушим. Конкретно я имею в виду прежде всего экспортные квоты на сырье, на энергоресурсы.
Все это не означает, что наша обрабатывающая промышленность не должна приобретать экспортную ориентацию. Более того, если говорить о наших перспективах на мировом рынке, то они связаны прежде всего с постепенным наращиванием экспортного потенциала обрабатывающей промышленности. В этой связи сошлюсь на тот анализ будущей специализации Приморья, который провел наш институт.
Долгое время Приморью рекомендовалось ориентироваться во внешнеэкономической сфере на традиционные товары сырьевого экспорта: лес прежде всего, природные ископаемые, рыба, минеральное сырье. Это три основные позиции экспортной ориентации. Но тщательный анализ экспортного потенциала данного региона и внешних рынков показал, что емкости этих рынков, на которые мог бы ориентироваться наш экспорт леса, минерального сырья, очень ограничены. Там существует жесткая конкуренция, весьма высоки требования к качеству продукции и срокам поставки. Здесь мы находимся в крайне невыгодных условиях, особенно при экспорте угля — не из Приморья, а из Якутии. Это с одной стороны. С другой стороны, в Приморье расположено несколько крупных и передовых по своей технологии предприятий оборонной промышленности, имеются и другие машиностроительные предприятия. Сейчас совершенно очевиден быстрый экономический рост северо-востока Китая — Манчжурии. Технологические возможности провинциальных инвестиционных рынков Китая различны, каждая провинция — это целое государство. Но в целом технический потенциал Приморья, средний для нашей страны, выше, чем во многих провинциях Китая. И многие виды наших промышленных, машиностроительных изделий — станкостроения, транспортного машиностроения — по своему техническому уровню существенно превышают то, что может производить Китай. Нужны только инвестиции для того, чтобы осуществить конверсию, реконструкцию наших оборонных предприятий в Приморье — в некоторых случаях минимальную, в некоторых случаях глубокую. И тогда мы бы могли резко увеличить объем экспорта на северо-восток Китая и дальше на юг, включая некоторые другие страны Юго-Восточной Азии.
Если оценивать долгосрочные внешнеэкономические перспективы нашего Дальнего Востока — сегодня по преимуществу сырьевого региона, — то они лежат в области обрабатывающей промышленности. В регионе достаточно высококвалифицированного, образованного населения, есть мощности крупных оборонных предприятий (хотя за последнее время мы многое потеряли, многое разрушено).
Сказанное о Приморье можно отнести и к России в целом. У нас есть большие возможности выхода на мировые рынки, причем, что очень интересно, на основе принципиально новых изделий.
Вообще говоря, возможен и другой путь, который наши либеральные экономисты считают естественным. Это выпуск промышленной продукции, жизненный цикл которой в развитых странах уже завершается. Новые индустриальные страны — такие, как Малайзия, Сингапур, — довольствуясь не очень высокой добавленной стоимостью, не очень высоким уровнем зарплаты, дают этой продукции вторую жизнь. Они не просто тиражируют ее, а выпускают тираж второго или третьего порядка. Мы сейчас тоже пытаемся идти по такому пути — например, приступаем к сборке видеомагнитофонов, еще какой-то техники — и говорим об этом с гордостью. Но, конечно, это не наш путь. По части тиражирования мы не можем сейчас соревноваться с Юго-Восточной Азией, но зато можем производить многое из того, что эти страны производить не могут. Например, все, что связано с авиастроением. Мы являемся крупнейшей державой по производству самолетов и вертолетов разных категорий. То же самое — в судостроении, в энергетическом машиностроении, в станкостроении и т.д. У нас есть целый ряд очень развитых отраслей. Прежде всего — то, что является порождением оборонного комплекса. Но передовые позиции мы занимаем и в некоторых традиционных отраслях, особенно связанных с энергетикой. Мы могли бы попытаться эффективно функционировать на мировом рынке всей этой продукции.
Наши перспективные сферы зависят прежде всего от оздоровления ситуации в экономике в целом. Если мы сможем преодолеть сегодняшнюю стагнацию достаточно быстро, пока окончательно не потерян наш технологический потенциал, то у нас, конечно, будут существенные возможности для расширения экспорта наукоемкой и другой машиностроительной продукции. Если же сегодняшняя ситуация затянется надолго, то мы можем очень многое потерять. Когда у нас в таком случае снова появятся хотя бы те возможности, какими мы располагаем сейчас, — неизвестно. Ведь форсируя сегодня экспорт сырьевых ресурсов, мы обрекаем себя в будущем на гораздо большую автаркию, чем если бы не форсировали его, повысили бы экспортные пошлины и т.д. Способы достижения тех ближайших эффектов, которые мы получаем в результате такого экспорта, во многом противоречат нашим долгосрочным стратегическим интересам.
Вопрос: В чем смысл автаркии и что она нам даст?
Ответ: Я говорю не о безусловной, а о некоей относительной автаркии. С одной стороны, она позволит нам защитить нашу обрабатывающую промышленность, позволит ей развиваться в условиях высоких издержек на базе средних и не очень высоких технологий. А с другой стороны, автаркическое существование должно также включать в себя ограничения в области экспорта сырьевых ресурсов, то есть такие тарифы, которые давали бы возможность поддерживать приемлемый для нас уровень цен на продукцию добывающей промышленности внутри страны. Это способствовало бы адаптации к имеющимся условиям невысоких технологий обрабатывающей промышленности. Я думаю, что такая стратегия для нас неизбежна.
Вопрос: Какова связь между автаркией и развитием высоких технологий?
Ответ: Поддержание наших высоких технологий требует модернизации, реконструкции — прежде всего в оборонных производствах, реструктурирования этого сектора в целом. Но в условиях спада мы не имеем необходимых финансовых ресурсов, очень сократились материальные ресурсы, поэтому и финансирование, и материальное наполнение инвестициями сейчас очень затруднено. Инвестиции возможны лишь в малом объеме. Однако если наша экономика восстановится, то у бюджета появятся другие возможности, банки будут располагать другими финансовыми ресурсами, и тогда инвестиционный процесс в целом может принять нормальные формы. Следовательно, появятся даже благоприятные условия для трансформации оборонной промышленности и некоторых предприятий гражданской промышленности.
С этой точки зрения даже восстановление нашей прежней экономики на базе средних технологий позволит нам сохранить то, что у нас еще осталось из высоких технологий. При внешней парадоксальности такого утверждения ничего парадоксального здесь на самом деле нет. Опасность состоит только в том, что мы уже очень много потеряли из кадрового потенциала оборонных отраслей, разрушен научно-конструкторский потенциал, восстановить который очень трудно, если не невозможно. Поэтому чем скорее мы начнем придерживаться трезвой экономической политики, которая бы соответствовала нашим реалиям, а не абстракции, подчиненной неким политическим и идеологическим целям, тем лучше для наших национальных интересов.
Вопрос: Как повлияет автаркия на состояние потребительского рынка?
Ответ: На потребительском рынке произошли очень большие изменения. Мы никогда не имели такого разнообразия предметов потребления. Страна, по сути, перешла на западные стандарты потребления, но при резко снизившихся покупательских возможностях. Крупные контингенты населения оказались просто отсечены от того изобилия, которое представлено на витринах. В целом люди стали жить гораздо хуже, чем прежде, хотя качество потребительской продукции во многих товарных группах сильно возросло.
Введение автаркии, в частности, означает установление достаточно высоких таможенных пошлин на все товары, аналоги которых, пусть менее качественные, могут производиться российскими предприятиями. Такая мера резко сузит спрос на высококачественную импортную продукцию и тем самым освободит пространство для менее качественной отечественной.
Другими словами, уровень жизни людей возрастет за счет увеличения физической массы потребляемой продукции, хотя сама продукция в чем-то будет менее качественной. Загрузка производственных мощностей даст людям зарплату, благодаря которой они получат доступ к товарам, которых они сегодня попросту лишены.
Сегодня наша промышленность раздавлена импортом, и это является одним из сильнейших факторов экономического спада.
Вопрос: С учетом всего вами сказанного — каков же все-таки должен быть оптимальный сценарий нашего экономического развития и что мешает его осуществлению?
Ответ: Сейчас мы живем по либеральному сценарию, в соответствии с которым в области структурной политики происходит выбраковка предприятий, селекция. Сильные предприятия выживают, слабые умирают. Но ведь у нас слабыми были целые отрасли, поскольку приоритеты имели фактически ведомственный адрес и отрасль представляло ведомство. Сильные ведомства имели большие приоритеты, слабые — меньшие. Соответственно отрасли, стоявшие за слабым ведомством, не располагают сегодня передовыми технологиями, и именно они убыточны, неконкурентоспособны. Тем не менее их-то нам и необходимо сейчас поддерживать, чтобы иметь целостную экономику, крупные объемы производства и достаточно большие объемы доходов населения в целом, а не только в некоторых продвинутых отраслях.
Наш опыт показывает, что курс на либерализацию экономики и сдвиг в ценах, ведущий к нежизнеспособности отраслей, опирающихся на средние, а тем более на низкие технологии, породил длительный спад и затем некоторую стагнацию. Результаты селективного отбора прогрессивных предприятий и жизнеспособных отраслей малоперспективны, в них нет конструктивного, стратегического смысла. В общем и целом они не несут в себе потенциала экономического роста — напротив, разрушают потенциал технической модернизации экономики, с помощью которого мы могли бы добиться выхода на внешние рынки. Этот стихийный процесс селекции вряд ли можно назвать структурной политикой, хотя некоторые склонны называть его именно так.
На мой взгляд, у нас должна осуществляться структурная политика, направленная на наращивание объемов производства как таковых. Нам нужны большие объемы, а не только экспортная эффективность, и нам нужна высокая занятость. Это достаточно долгое время должно оставаться очевидной целью нашего развития. И лишь постепенно на этой базе может произойти качественная трансформация нашей экономики.
Когда-то мы располагали такими масштабами производства, к которым сейчас приходится стремиться и которые позволяли осуществлять качественную трансформацию экономики. У нас была такая возможность, но мы этим путем не пошли. Сейчас ясно, что до прежних вершин мы не доберемся, но какой-то сдвиг в сторону наращивания масштабов производства нам обязательно нужен, и это должно быть существенной целью именно структурной политики. Как ни парадоксально, но смысл ее состоит в том, чтобы восстановить если не структуры, то объемы производства — на прежнем уровне технологий. Мы сейчас не можем сразу во всех отраслях перейти на новые технологии. Но и сжатие экономики до небольшого числа высокоэффективных секторов тоже неприемлемо. Значит, нам нужно существовать до некоторой степени тем же способом, что и раньше, и никуда от этого не деться. Хотя ясно, что у нас имелись также ресурсорасточительные отрасли — например, сельскохозяйственная мелиорация или производство некоторых видов сельхозтехники, — которые и раньше были неприемлемы, но культивировались в соответствии с планом. Ныне они уже отсечены, и их не нужно восстанавливать.
Я хотел бы сказать еще об одном моменте. Восстановление прежнего потенциала натолкнется на ту трудность, что во многих отраслях эффективность использования ресурсов была невелика. Нам нужно восстановить прежние объемы производства, невзирая на его низкую эффективность. При этом необходимо учитывать, что мы несем на себе груз неиспользуемых мощностей, у нас большие накладные расходы, постоянные затраты на содержание этих мощностей (консервация и т.д.), а многие предприятия несут также затраты по сохранению персонала. Все эти издержки ложатся на стоимость продукции. Поэтому нам нужно преодолеть барьер избыточно высоких затрат, обусловленных спадом. То есть пойти на определенные жертвы, чтобы восстановить промышленность. Это очень неприятное обстоятельство, но такова реальность.
Завершая сюжет о структурной политике, скажу, что всю восстановительную работу мы должны вести координировано. Для восстановления промышленности требуется гораздо более высокий уровень координации мероприятий в области экономики, чем то, что мы имеем. Это не составление прогнозов Министерством экономики, а значительно более активная деятельность (скажем, близкая к той, которую ведет Министерство промышленности и торговли Японии). Это — тщательно планируемое регулирование экономической жизни. Если план как способ принуждения нецелесообразен, то план как целая система согласованных действий и мер, как сценарий формирования институтов в области ценового регулирования, тарифного регулирования, государственных инвестиций и т.д. — безусловно, нужен. Целостное видение экономической реальности и целостная система мероприятий по восстановлению экономики совершенно необходимы.
Вопрос: Что нам мешает двигаться в этом направлении?
Ответ: Пока нам мешает борьба за власть, которая осуществляется всеми средствами, включая экономическую политику. Если бы экономическая политика освободилась от политического пресса, перестала быть инструментом борьбы за политическую власть, мы, наверное, смогли бы осуществлять ее в гораздо более рациональных формах, чем сейчас.