О социологии Т.Парсонса

Категория: Социологическая теория
Опубликовано: 23.06.2016 20:22
Автор: Сергей Белановский
Просмотров: 873

Ниже размещены фрагменты круглого стола «Судьбы теории Талкотта Парсонса в России», автором которых является С.А.Белановский. Полный текст круглого стола, организованного В.Ф.Чесноковой, был опубликован в приложении книге: Т.Парсонс. О структуре социального действия. Москва, Академический проект, 2000, с.730 - 860. Дата проведения круглого стола апрель - май 2005 г.

Полный текст круглого стола и список его участников можно посмотреть в названной книге.

1. О первом знакомстве с Т.Парсонсом

В.Ф.Чеснокова: Сергей Александрович Белановский - социолог из более позднего призыва, он тоже читал работы Парсонса. Вы когда пришли в социологию, Сергей Александрович?

С. Белановский. Ориентировочно в 1975 году. Я еще застал семинары, на которых фигурировало имя Парсонса, а именно, я имею в виду семинар Эрика Григорьевича Юдина. Там мне хорошо запомнился один доклад. Выступал человек, мне было тогда года 24, а ему, я думаю, лет сорок, столько, сколько сейчас мне. Я не запомнил его фамилию, но потом я встречал его в Институте социологии, хотя не знаю, работал он там или нет. Уже в разгромленном Институте социологии. Это был конец 70-х годов.

Как я сейчас понимаю, этот человек сделал весьма толковый доклад по Веберу, о чем его и просили. И Парсонс там упоминался. Уяснив что-то для себя, я запомнил имя - Парсонс - и запомнил, что работы Парсонса преемственно связаны с работами Вебера. У меня возник интерес и к тем и к другим. А потом я вышел на Валентину Федоровну Чеснокову и как-то счел совершенно естественным, что она была знакома с обоими авторами, и у нее были неопубликованные в России тексты и того и другого, даже в некотором изобилии. А теперь я понимаю, что была редкая для меня удача.

Я хочу вспомнить в этой связи Эрика Григорьевича Юдина. Я был еще совсем молодым человеком, и спросил у него: я учусь в техническом ВУЗе и получу диплом химика, но я хочу стать философом (тогда я хотел стать философом. Социологом я стал потом). Вопрос - как мне стать философом?

Э.Г.Юдин ответил так: Вы должны начать с того, чтобы прочесть несколько учебников по истории философии, обязательно разных. И еще добавил: только не читайте работы, излагающие какие-то специфичные точки зрения. Вот, скажем, Рассел. У него очень специфичная точка зрения, не надо его читать. Когда-нибудь потом. Правильнее ориентироваться на таких авторов - здесь я затрудняюсь подобрать слово, хотя я очень хорошо понял эту мысль и мне она кажется очень важной, - типичных, солидных, в русле классической традиции. Я перечислил какой-то незаконченный ряд характеристик, который мне с ходу трудно продолжить. Это должны быть какие-то хорошие, добротные работы, без претензии на оригинальность. Вот так он сказал. И еще - не одну работу, а обязательно несколько разных работ. Эту рекомендацию я запомнил на всю жизнь и с тех пор неоднократно пользовался ей применительно к самым разным областям: социологии, истории, даже маркетингу.

В.Ф.Чеснокова: Вы тогда начали читать Парсонса? Что именно?

С. Белановский. Я начал со «Структуры социального действия», с отдельных глав, которые в то время оказались в моем распоряжении. Насколько я знаю, это была у Парсонса первая крупная работа. Я лично ее очень высоко ценю, потому что она является переходным звеном между теоретической социологией первого поколения, (европейцами, включая и Вебера), и социологами второго поколения (преимущественно американцами). Еще в моем распоряжении была работа Парсонса «Новый аналитический подход к теории социальной стратификации», «Мотивация экономической деятельности» и некоторые другие, их названий я не запомнил.

Я тогда был молод, и, конечно, все тексты были трудными для моего понимания. Тем не менее, разница ощущалась. «Структура социального действия» была, в общем, понятна, и даже до такой степени понятна, что практически сразу можно было чувствовать некий интерес, вкус к этому тексту. Я, безусловно, его чувствовал. «Мотивация экономической деятельности» тоже была понятна, но где-то на пределе моих умственных возможностей. Позднее я перечитывал ее с большим интересом. Если же говорить о первом прочтении, то какую-то главную мысль я, наверное, усвоил, но пересказать я не взялся бы, потому что сама мысленная работа по преодолению сложного текста, вживанию и пониманию его как бы затмила все.

Но я считаю, что преодоление сложных текстов - необходимый этап в социализации любого ученого, социолога в том числе. Социолог должен в мучениях читать сложные теоретические тексты, учиться их понимать, осваивать встроенный в них понятийный аппарат, видеть их структуру, смысл и, я бы сказал, красоту.

«Новый аналитический подход» - это работа о теории социальной стратификации. Это работа еще сложнее двух предыдущих. Тогда она была на пределе моих умственных возможностей. Знаю, что и многие другие социологи бились над ее пониманием, организовывали обсуждения и семинары. Но должен сказать, что, читая и ее, я косвенно чему-то научился, и, может быть, даже немалому.

И что бы ни говорили сегодня последующие поколения, которые стали ругать Парсонса, я, не будучи глубоким знатоком этого автора, испытываю некоторое недоумение, потому что Парсонс, несомненно, очень крупный мыслитель. И потому тексты его - такого уровня сложности. Они сложные, но это же не абракадабра какая-то, не абсурд и не театр абсурда. Это логически упорядоченные тексты со сложной структурой, со специфичным понятийным аппаратом, который тоже надо понять. Есть две вещи: есть понимание концепции самого Парсонса и, допустим, умение пересказывать их или оперировать ими, а есть некоторое элементарное умение работать со сложными текстами, сложной логической структурой, умение их понимать, использовать их понятийный аппарат работать в русле их логики.

И я бы даже сказал, что позднее, когда я писал свои собственные статьи, - сейчас это, может быть, несколько размылось, - я четко чувствовал, что Парсонс, даже будучи мной не до конца понятым, помогал мне оформлять собственные мысли. Отчасти благодаря ему я научился строить сложные логические конструкции, типологико-логические. Я имею в виду свою первую работу - анализ молодежной субкультуры по письмам молодежи. Я считаю, что благодаря этой работе мне удалось успешно стартовать, как ученому. И местами я прямо чувствовал, что мои тексты, не имея содержательной связи с Парсонсом, имеют какую-то похожую структуру композиции, подачи материала.

Потому что материал - он тоже разный бывает. Одно дело, когда простой случай, когда основная мысль укладывается как бы в линию: есть посылка, из нее вытекает следствие, потом следующее следствие, и так далее. Это линейная структура. А бывают ситуации, когда много посылок, много следствий, и они сложным пересекаются друг с другом. И здесь нужен специальный, я считаю, навык - всю систему держать в голове и все эти элементы, все их взаимосвязи фиксировать в тексте, причем правильным образом, не допуская их перемешивания. Чтобы эти блоки, как в архитектурном неком сооружении, правильно стояли. Иначе они выпирать будут, обессмысливаться, что ли, без всякого смысла торчать.

Поэтому у меня к Парсонсу такое, я бы сказал, парадоксальное отношение. Я читал его недопустимо мало. Нахлынула текущая работа, приходилось очень много работать, не всегда по-умному. Это был тяжелый период в моей жизни. Там, где можно было получать зарплату за чтение и понимание Парсонса, - такие места либо исчезли, либо мне не удалось туда попасть. Повторяю, Парсонса я читал слишком мало, и, как уже признал честно, не все до конца понял. Социолог-теоретик из меня не получился.

Тем не менее, я ощутил величину Парсонса, как ученого. Это очень крупный человек. И, как ни странно, даже при таком слабом, поверхностном знакомстве я многому у него научился. Не столько содержательным каким-то вещам из его концепции, сколько способу мышления. В меньшей степени, но это тоже надо отметить, частично из него я почерпнул словарный запас теоретической социологии. Может быть, в каких-то других странах этот запас можно черпать из учебников, из лекций. У нас этого сделать было нельзя было, поэтому приходилось брать из первоисточников. Первоисточники сложнее, но зато качественнее.

И еще я заметил одну вещь: как бы ни ругали Парсонса, но все-таки есть люди, которые его прочли, всерьез прочли, не так, как я. И на этих людях я замечаю его влияние, в каком-то смысле его школу. Люди, прошедшие школу чтения этого автора, - это сильные люди. Они отличаются сильным мышлением, с ними интересно разговаривать, у них интересно учиться. Я повторяю, что эта школа сразу видна, виден высокий теоретический уровень.

Может быть, существует какая-то взаимозаменяемость. Может быть, можно читать не Парсонса, а принадлежать к какой-то иной школе. Но очень хорошо видны люди иного плана, тоже социологи, которые либо ничего не читали, либо ничего не поняли из теоретических работ. Бросается в глаза их мелкость, банальность.

Я уже говорил, что работы Парсонса показались мне очень сложными. По крайней мере, в те годы я говорил: «Парсонс - это самый сложный автор, которого мне когда-либо в жизни приходилось читать. Даже Кант, а ведь Канта часто считают эталоном сложности текстов, с моей точки зрения, намного уступает Парсонсу по этому критерию».

Но здесь, пожалуй, надо кое-что пояснить. Представьте себе, что в стране, которая вообще не знакома с европейской философской традицией, вдруг издали однотомник избранных трудов Канта - какие-то отдельные статьи, отдельные главы из разных работ. И сказали бы: «Вот Кант, великий философ». Качество перевода неизбежно было бы плохим. Какова была бы реакция на такое издание? Тоже стали бы говорить, что Кант скучен, неактуален, устарел, просто непонятен. А какое философское образование может быть без Канта? Вот с Парсонсом у нас именно так и произошло, поэтому философы в нашей стране есть, Кант все-таки доступен, а социологов-теоретиков нет.

Парсонс труден, но ведь ни у кого не вызывает удивления тот факт, что трудны для понимания работы, например, по квантовой механике. Подлинная наука вообще может существовать лишь тогда, когда люди работают на пределе своих интеллектуальных возможностей. Я не верю в науку, в которой работать легко, и не верю в образование, которое легко получить. Не знаю, как на Западе, а у нас на гуманитарных факультетах слишком легко учиться. Это нельзя назвать полноценным образованием. Чтение работ Парсонса, равно как и других классиков, требует сильного напряжения мысли, но без такого напряжения не может родиться специалист. Парсонс, безусловно, учит писать хорошие работы. Его читаешь - и вслед за ним понимаешь, что это определенный жанр. Опять надо отметить сразу две вещи. Во-первых, есть такой жанр и в этом жанре можно работать. Жанр - это некое открытое множество, его можно пополнять. С другой стороны, Парсонс прекрасный стилист, прекрасный логик. Я повторяю, он очень хорошо учит подавать материал - подавать логически, упорядоченно, без сбивчивости. Это исключительно важное умение.

Что касается освоения концепции Парсонса, то сейчас приближается момент, когда уже необходимость, наверное, заставит меня его перечесть, по крайней мере, частично. Может быть, тогда наступит некоторый прорыв, я лучше пойму его систему взглядов в некоторой целостности. Сейчас я ее не до конца понимаю. Но, несмотря на это, чтение его работ имело для меня очень большое учебное значение. Люди, которые не поленились, продвинулись в этом дальше меня, пусть их очень мало, - я вижу их превосходство надо мной. Хотя, я повторяю, может быть, есть какие-то заменяющие школы и авторы. Сильная школа - она всегда сильная школа.

 

2. О национальных школах в социологии

С. Белановский. Выше был затронут вопрос о национальных школах в социологии. Я бы хотел взглянуть на это вот с какой стороны: мне кажется, что с самого своего возникновения росийская социология стремилась сформировать национальную школу.

Многие дисциплины - математика, да и вообще, может быть, все естественные дисциплины - они, конечно, интернациональны. Хотя в них существуют национальные школы. В большинстве наук, в частности в естественных, понятие национальной школы связано с теорией. Под словом «национальная» понимается своего рода территориально-этническая принадлежность этих школ.

Вот, в России есть сильные математики, но и в Америке есть сильные математики. Это, в общем, одна и та же математика. Но в социологии немного иначе. В ней есть еще и элемент рефлексии собственного общества и собственного опыта жизни в нем.. Правда, будучи наукой, социология, естественно, стремится выйти за пределы этой частной рефлексии, и это стремление в ней осознано. То есть социология стремится строиться как универсальная наука. Но я не уверен, что какая-то одна страна или какое-то одно общество способны в одиночку такую науку построить. Поскольку общества и культуры разные, то очень важны наличие национальных школ и диалог между ними, потому что каждая несет в своих концепциях и представлениях отпечаток своей собственной культуры.

Каждое общество и каждая культура есть частный типологический случай. Но каждому ученому или научной школе, трудно абстрагироваться от того, что является для них естественным и самоочевидным. Отсюда возникают различные «центризмы» европоцентризм, америкоцентризм, китаецентризм, ну и, конечно, россиецентризм.

Причем дело не только в проблематике. Я думаю, что понятийный, концептуальный аппарат, который представители национальных школ субъективно ощущают как универсальный, на самом деле таковым не является или является таковым лишь отчасти. Я не знаю, в какой мере возможна подлинная универсальность, но некая большая универсальность, безусловно, возможна в межнациональном диалоге социологов.

Хотя американская школа была реципиентом европейской, она во многом ее развила и продолжила, она не избавилась от неосознанной рефлексии своего, американского общества, и следы эти видны. Я сейчас читаю тексты по социальной стратификации, и по ним видно, что они написаны американцами. Там есть элемент рефлексии именно американского общества, который как-то поначалу нас даже ставит в тупик. Потому что, сопоставляя описания американцев, казалось бы, универсальные, с нашей собственной рефлексией, чувствуешь какой-то диссонанс. Наверное, он может быть преодолен определенными аналитическими усилиями с нашей стороны. Но не механическим копированием и зазубриванием этих концепций, механическим закладыванием их в учебники.

Развитие чужих наработок с позиций собственной рефлексии есть развитие науки путем все большей ее универсализации. Оказывается, что американцы, которые брали очень широкие материалы и очень старались, все-таки не смогли преодолеть некоторый свой этноцентризм. Должны включиться другие народы и другие национальные школы, чтобы сделать науку универсальной совместными усилиями.

Это одна сторона дела. С другой стороны, существует такое явление, которое я бы назвал «социологический национализм ». Я не буду цитировать авторов, я лучше процитирую студентов, с которыми мне приходилось общаться, потому что до них некая идея или идеология доходит в упрощенном виде, и они ее в таком чистом виде и выдают. Оказалось, что многие нынешние студенты кроме Питирима Сорокина и Николая Бердяева других социологов вообще не знают и знать не хотят, потому что кто-то им уже сказал, что надо изучать нашу, русскую социологию. Ну, Бердяев вообще не социолог, хотя я не отрицаю, что социологам его интересно читать. И Сорокина я бы не поставил в ряду совсем уж великих социологов. Я знаком с его работами, по крайней мере, опубликованными. «Социальную мобильность» я ценю довольно высоко. Есть у него также неплохая работа о карах и наградах, хотя очень уж юношеская. Но все-таки как звезду первой величины я его не ощущаю. Поэтому в мнении. «патриотических социологов» я вижу определенную подмену.

Если говорить о таком научном национализме, то я его противник. Почему? В истории, наверное, многих народов и многих цивилизаций возникала ситуация, когда они по той или иной причине жили изолированно Но вдруг выяснялось, что в каких-то областях они отстали, не обязательно в социологии, мало ли в чем. Например, в технологии. И тогда возникала проблема выйти на мировой уровень. Сначала просто выйти. Как выйти? Неизбежно - заимствованием. Первый этап - это рецепция опыта, накопленного теми странами или школами, которые обогнали. В России социология - догоняющая наука. И в этом смысле правомочна была мода на Парсонса, правомочна и более поздняя мода на феноменологов, правомочны иные моды. Я считаю, если научное сообщество здорово и хорошо мотивировано, эти моды, как детские болезни проходят очень быстро, буквально за считанные годы. Речь даже не идет о том, что должно смениться несколько поколений. Уже первое поколение эту узость преодолевает и формирует зачатки собственной школы. Таковы мои наблюдения. Кстати, так было и до революции. Вот Михайловский, Ковалевский. Кареев и другие. Я считаю, что они работали в условиях отсталости, но нагоняли быстро. Еще быстрее нагоняли их ученики. То же самое я могу сказать про наших шестидесятников советской эпохи.

Национальные школы нужны, но это не цель. Если научная школа здорова, то она неизбежно стартует с заимствования и неизбежно закончит тем, что станет национальной. В социологии, именно. Потому что в социологии, я подчеркиваю, ее специфика в том, что рефлексия собственного общества неизбежна, элемент этот очень велик. Следовательно, неизбежен, продуктивен и конструктивен процесс сравнения как напрямик общества с обществом, например путем поездок, так и через концептуальные системы.

 

3. О методе Парсонса и возможности его применения в построении иных версий социологической теории

Трудность понимания парсонсовских текстов обусловлена, в частности, неподготовленностью. Сейчас, когда я лучше знаком с работами социологов первого поколения, скажем, с Дюркгеймом, я вижу преемственность в работах Парсонса и мне, соответственно, легче его понимать. Поэтому профессиональное образование должно начинаться с чтения оригиналов. Я не знаю, как в других науках, но в социологии это так.

Я затрудняюсь что-либо сказать о Конте и Спенсере. Но что касается Тенниса, Дюркгейма, Вебера, Зиммеля, скорее всего и Знанецкого, хотя я с ним плохо знаком, возможно Парето, которого я не знаю, к ним я бы прибавил Мангейма, несмотря на все претензии к нему, - то при чтении этих авторов возникают проблемы несколько иного рода. Дело в том, что, за исключением, может быть, Вебера, в этих авторах очень чувствуется XIX век. Если говорить о Дюркгейме, то социологическая концепция, которая извлекается из его работы, я имею в виду «О разделении общественного труда», - она парадоксальным образом не соответствует заявленной теме. Грубо говоря, я бы ее всю переписал заново. Что отчасти и сделал Парсонс. Поэтому его ранняя работа «Структура социального действия», которая для самого Парсонса была работой отчасти компилятивной, (в ней он систематизировал эти первичные социологические теории), - она исключительно ценна сразу в нескольких смыслах.

Парсонс оказался хорошим систематизатором. И когда я говорю, что того же Дюркгейма надо переписывать заново, то он его хорошо переписал. Хотя Дюркгейм - это крупный человек, и поэтому его должны переписывать многие разные люди, так как они видят разные ракурсы. То, что не удалось открыть одному автору, возможно, удастся другому. В каком-то смысле это задача для коллективного труда. Вот попался нашим социологам Парсонс. Он дает одну из возможных трактовок. Он хорошо работает со всеми авторами, работает просто блестяще, несмотря на то, что был тогда совсем молодым человеком. Я убежден, что каждый социолог, если он хочет быть серьезным социологом, должен проделать сам некую работу, аналогичную той, которую проделал Парсонс. Он должен прочесть эти первоисточники, как-то их законспектировать и скомпилировать их сам. Я уверен, что эта компиляция ни в коем случае не будет в точности совпадать с парсонсовской. Всегда индивидуальность, личность читающего вступает в какой-то специфичный резонанс с тем, что читается, и поэтому возникает некая иная конфигурация. Могу сказать, что такая конфигурация возникла, в частности, у меня, пусть книгу, сопоставимую с книгой Парсонса, я, конечно, уже не напишу просто по возрасту, хотя хорошо было бы, чисто в учебных целях.

Я сказал про Парсонса, что он «попался нашим социологам», но есть большая вероятность, что тут был определенный элемент выбора. Может быть, не вполне осознанного. Все-таки концепция Парсонса имеет много достоинств. Андрей Григорьевич Здравомыслов хорошо описал основную схему. Я бы хотел добавить только один аспект. Талкотт Парсонс не только хорошо и культурно вписался в науку в целом. Он вписался в определенное ее направление. Это то направление, которое рассматривает общество не со стороны индивида (такое направление существует и всегда было сильно в социологии), а, условно говоря, как реальность sui generis. Это определение Дюркгейма. Но я хочу подчеркнуть, что эта точка зрения солидно разработана у Фердинанда Тенниса.

Я здесь хочу вспомнить определение Тенниса. Он рассуждает о том, что, когда мы изучаем действительность, мы вычленяем некоторые уровни рассмотрения, состоящие друг с другом в родо-видовых отношениях. Мир сложен, и его можно рассматривать как бесконечную или очень длинную цепь родо-видовых отношений. Все вместе их рассмотреть нельзя. Поэтому, как правило, мы берем только два или три смежных уровня и с ними работаем. Если мы изучаем молекулы, они состоят из атомов, если мы изучаем физические тела, они состоят из молекул. Это я почти дословно пересказываю Тенниса. А дальше он разделяет тела на органические и неорганические. К органическим, как он пишет, относимся и мы, люди. Нас тоже можно рассматривать как объект, как родовое понятие. Далее, можно говорить, что с биологической точки зрения человек состоит из систем кровообращения, пищеварения, дыхания и так далее. С точки зрения психолога человек уже рассматривается как психика, личность. Психику можно членить на эмоции, волю, знания, или как-то еще. Личность родовой объект, у которого есть структурно-функциональные компоненты. Это психология.

А социологию Теннис определяет следующим образом: любое беспристрастное рассмотрение покажет, что и мы, люди, являемся частью чего-то большего, какого-то иного объекта более высокого порядка, по отношению к которому мы, индивиды, выступаем уже как виды. А есть некоторое образование, которое должно называться для нас родовым. Собственно, это и есть социум.

Я не хочу углубляться здесь в дихотомию общины и общества. Общество или община, или и то и другое, они как раз и являются этими надличностными образованиями, типами этих образований, в которые человек входит составной частью и которые являются собственно объектом социологии.

Я настаиваю на том, что Теннис, Дюркгейм, Вебер, Кули, Мангейм, с остальными я просто недостаточно знаком, - фактически, все социологи первого поколения работали примерно в этой парадигме. Они прорабатывали вопрос, что же такое есть вот это целое, составной частью которого является человек, и какие виды этого целого бывают. После этого начинается уже типологизация, прослеживание каких-то взаимосвязей.

Дальше я просто не берусь здесь пересказывать. Но хочу сказать, что работа по соотнесению взглядов этих авторов была бы чрезвычайно полезна, и такая работа была бы соразмерна с работой Парсонса. То есть Парсонс отталкивался от социального действия, а мне бы хотелось оттолкнуться от общества как некоего целостного образования. Вполне вероятно, что есть и какие-то другие потенциально возможные подходы, которые имплицитно заложены у классиков первого поколения. Не случайно они и классики, потому, что разные подходы из них можно извлечь.

«Структура социального действия» Парсонса была полезна социологам сразу во многих смыслах. В частности, он хороший компилятор и хороший толкователь. В каком-то смысле эта книга выполняет функцию учебника, хотя надо очень хорошо понимать, что это лишь один из возможных учебников и одна из возможных трактовок. И естественно, что наши социологи-шестидесятники, которые хотели создать свою национальную школу в социологии, набрели на Парсонса. Они выбирали концепции, соответствующие некоторым определенным критериям. В частности, подчеркнутый мною момент, - потенциальная универсальность - возможно, сыграла роль как бы опознавательного знака, указывающего на что-то необходимое, на то, что здесь есть материал для решения поставленной задачи.

4. О разрыве преемственности в российской социологии

С. Белановский. Разгром социологии в 1972 году причинил огромный, непоправимый вред. Тогда очень многие социологи ушли в отраслевую социологию, надеясь там получить доступ к определенной первичной информации. Можно сказать, что как ученые они практически все погибли. Среди забытых имен мне хочется упомянуть Е. Зиньковского и В.Воронина, переводчиков книги «Американская социология», которую они перевели хорошо и с энтузиазмом. Потом я совершенно неожиданно Зиньковского встретил в какой-то отрасли. Я работал тогда в нефтехимии, а он где-то еще, и мы занимались одной и той же ерундой, называемой социальным планированием. Потом как-то исчез. Я считаю, что это судьба очень многих. Но это отдельный вопрос - как ученые исчезали из науки. Может быть, шли они в прикладные лаборатории с некоторыми надеждами, что, будучи ближе к практике, что-то увидят. Но получился парадокс, о нем надо говорить отдельно. Я думаю, они что имели - потеряли, а нового - не приобрели. А может быть, это были лучшие кадры, которые еще не успели получить высокого престижа в те годы. Их туда выпихнули, и они сошли со сцены. И школу не создали, и учеников не вырастили. И никто их теперь и не вспомнит. И этим объясняется то, что у нас нет в социологии теоретических школ. Их нет и в высшем образовании.

Все-таки неправильно готовить эмпириков без теоретического образования. Получаются большей частью ущербные исследователи - у них отсутствуют интересные мысли. С ними невозможно обсуждать ни одну содержательную проблему. Такие люди, как правило, самоутверждаются в своих эмпирических исследованиях. Они проводят анкетные опросы. Но ведь анкетные опросы, я бы сказал, тождественны сами себе. Наверное, не стоит упоминать фамилии, но есть такие ученые. Вот сколько статей ни читаешь, каждая статья равна самой себе и нет там ничего больше. Это то, что называется эмпиризмом, как он есть. Когда отсутствует некая база, высокая, интеллектуальная, отсутствует школа, то человек в своем мышлении как-то низко летает, я бы сказал. Его мышление как было обыденным, так и осталось. У меня был довольно любопытный разговор с одним экономистом, я ему показывал результаты эмпирических исследований (в данном случае это были политологические опросы). Этот экономист работает в нашем институте. И он сказал: «Вы знаете, у меня такое ощущение, что если бы я вчера стал социологом и стал бы думать, что мне надо делать, я бы как раз соорудил что-то очень похожее. А когда я беру в руки социологическую книгу, то мне, конечно, хочется узнать что-то более интересное, что-то новое, а не то, что я бы соорудил сам. Я не могу вам сказать, как надо было провести это исследование и что надо изучать, но могу сказать, что от этого результата мне скучно. Почему скучно? Потому что как-то банально».

Скука - это такой аргумент, против которого не возразишь. Я хочу сказать, что люди, которые не имеют теоретической подготовки, проводят скучные исследования. Это применимо ко многому. И, кстати, в каком-то смысле это можно считать эмпирически подтвержденным фактом. В социологию много приходило новых людей, из разных сфер, и они сразу начинали проводить какие-то эмпирические исследования. В общем-то все оказывались на одно лицо - только вчера пришел в социологию и что-то соорудил. Оно так и получается.

5. О разрыве преемственности в западной социологии

С. Белановский. У меня создалось впечатление, - может быть, я не прав, - что на Западе произошло два процесса. Первый - это студенческие волнения, а второй - получилось так, что в социологии в это же время стали набирать силу направления, конкурирующие со структурно-функциональным: феноменологическая социология, этнометодология. Наверное, это просто совпало во времени, но студенты стали негативно относиться к парсонсонсианству, используя для критики его отчасти марксизм, отчасти учения новых левых и вот эту феноменологическую социологию - она подвернулась и тоже была использована для его критики. Поэтому получилась такая ситуация, что престиж Парсонса и его направления упал, а на этой волне, может быть, несколько неестественным образом возрос интерес к другим направлениям - феноменологической школе, этнологической социологии.

Конечно, развитие и смена направлений в науке - явление неизбежное. Тем не менее, концепции не всегда бывают равноценными и взаимозаменяемыми. Они отвечают на разные проблемные ситуации и различны по своему, если можно так сказать, значению.

Школа Парсонса - очень сильная. Научная школа - это своего рода субкультура. И что бы ни говорили про феноменологическую школу, которая пришла ей на смену, или еще про какие-то более поздние школы, это все равно, что погубить одно общество и заселить эту территорию эмигрантами из совершенно другой культуры, которые на этой территории создадут свое общество, совершенно другое.

Если классическая американская социология, воплощением которой был Парсонс, погибнет, а в общем-то есть основания опасаться, что она или погибла, или близка к этому, мне будет очень жаль, подобно тому, как Леви-Стросу было жаль гибнущих культур, даже не людей, а именно культур, потому что люди-то как раз могли выжить, ассимилироваться.

Я повторяю, что, с моей точки зрения, существуют две социологические эпохи и соответственно - две социологические школы, если брать укрупненно. Была европейская социологическая школа, она корнями уходила в европейскую философскую традицию, оформилась где-то в конце XIX века, имена мы уже называли. Мыслители были крупнейшие. Но здесь ничего не поделаешь - две мировые войны, я считаю, эту школу уничтожили. Но, к счастью, эта школа в несколько видоизмененном виде смогла возродиться в Америке. Опять я не беру исторических причин и не берусь анализировать конкретные имена. Но она там возродилась. Она осознавала себя преемницей европейской школы. Это легко доказать эмпирически, по ссылкам, по цитатам, по заимствованиям, по трансформациям, по переводам, прослеживая мысли. Поскольку эти школы друг с другом связаны, я бы их объединил под общим названием «классическая социология». Я считаю, что американская школа - одно из возможных развитий европейской. В европейской школе были заложены некоторые ходы, которые не были пройдены американцами. Я очень высокого мнения об американцах, у них очень высока культура логического мышления. Все то, что я говорил о Парсонсе, относится не только к нему. Умение строить сложные логические конструкции - вот этим они сильны. Но я считаю, что они прошли и проследили не все ходы, намеченные европейской школой. И я думаю, что это в рамках какой-то одной страны непреодолимо, потому что, как я уже говорил, в любой аналитической, социологической работе всегда есть неявный элемент рефлексии собственного общества, хотя американцы сознательно старались от него избавиться. Они проводили межэтнические исследования, межнациональные. Была школа культур-антропологии, смежная с социологией дисциплина, откуда они очень много черпали. То есть я бы сказал даже, что были предприняты огромные усилия, чтобы преодолеть этот американоцентризм, эту естественную рефлексию, присущую каждому человеку как члену данного общества. Мне кажется, что она преодолена до конца не была, но хорошо то, что эти усилия по преодолению были не только предприняты, но они и видны в работах, очень хорошо видны.

Это некоторый урок нам. Мы должны идти своим путем. Наверно, и в этом, хотя не только в этом, смысле нужны национальные социологические школы, дискутирующие друге другом. Но послевоенная Европа не оказалась достойным партнером для американцев, хотя некоторых весьма крупных людей, которых можно причислить к классической традиции, назвать можно (например, француза Мишеля Крозье). Но я думаю, что, если бы их было много, мы бы их знали.

Что-то самобытное зарождалось у нас в России в 60-е годы, несомненно, зарождалось. И не случайно, что, как ни стран это сейчас звучит, американцы возлагали на нас определенные надежды. Ожидали от нас какого-то импульса, что мы разовьем социологическую теорию. Американских социологов той эпохи как раз очень хорошо характеризует то, что они искали межнациональное общение, понимая значимость чужого опыта и важность его сопоставления со своим. С моей точки зрения, они такого партнера не нашли. Хотя именно в России они могли найти, потому что в 60-е годы был к этому интерес, был волевой импульс, который приводил в эту сферу людей мотивированных и заинтересованных. И здесь вот этот разгром социологии 1972 г.- хотя я не был прямым его свидетелем - имел катастрофические последствия не только для нашей, но, может быть, в каком-то смысле для мировой социологии, потому что она утратила партнера, потенциально достойного. Во всяком случае, мне так кажется.

А что сейчас? Сейчас на Западе многое изменилось. Парсонс ошельмован. Я допускаю и даже думаю, что он обладал сверхвысоким авторитетом, если о нем говорили, еще при живом человеке, что он вершина социологической мысли (попадались мне такие цитаты). Конечно, уж если до такого доходит, то надо понимать, что в этом был элемент моды. А всякая мода преходяща.

Но все-таки мода на Парсонса - это была хорошая мода. Это была мода на школу, которая очень сильна. Пусть мода проходит. Она прошла. Но история с «ниспровержением» Парсонса оставляет какой-то горький осадок. Кто ниспровергал-то? Недоучившиеся студенты-бунтари конца 60-х годов. Мелкие люди с мелкими аргументами - утверждали, будто Парсонс служил буржуазному истеблишменту.

И как с тех пор все переменилось! Как я понимаю, примерно в те же годы возникла, вернее, оформилась феноменологическая школа в социологии. Безусловно, это сильная школа и она имеет право на существование. Есть у нее и практические успехи, особенно в области медицины.

Но в те годы произошел такой парадокс, что вот эти студенты, озаботившись ниспровержением классической социологии, стали опираться на что попало, на марксизм, на троцкизм, и тут им подвернулась под руку феноменологическая социология, с позиций которой они стали ниспровергать Парсонса.

У нас, когда был разгром социологии в 1972 г., книги Парсосна пустили под нож, но при этом весьма оперативно издали переводную книгу, которая называется «Новые направления в социологической теории», где четверо молодых, только что окончивших университеты англичан занимались вот таким ниспровержением теории Парсонса. Себя причисляли к феноменологической школе. С позиций феноменологической школы они ниспровергали структурно-функциональное направление.

Эта книга была издана в России и составить о ней свое мнение может каждый. Мое мнение о ней таково. Молодость и необоснованный гонор ее авторов просто лезут из этой книги. Но самое главное, что эта книга имеет мало отношения к самой феноменологической школе, хотя она буквально пестрит ссылками на Шюца, Сикурела, Гарфинкела, классиков феноменологической мысли. Обилие цитат как раз и доказывает несамостоятельность мышления этих молодых людей. То есть эта книга, в общем-то, не вызывает доверия по всем статьям.

Стали ли авторы этой книги впоследствии крупными учеными? С тех пор прошло более двадцати лет, можно судить о результатах. Ныне из всех четырех ее авторов более или менее известен в социологии только один - он занимается социологией медицины. А остальные просто исчезли. Вероятно, ушли из социологии. Вот характеристика их научного уровня и научных мотиваций. Но с сожалением я должен признать, что прошли годы, читать было нечего, и сейчас поколение, которое моложе меня, все-таки читает именно эту книгу и считает ее последним словом в социологической мысли. Во всяком случае, так было до недавнего времени, я говорю о начале 90-х годов. Может быть, они вычитывают оттуда что-то полезное, но вместе с этим всасывают и свойственный этой книге негативизм.

Конечно, когда страна просыпается и социологии у нее нет, она, естественно, смотрит на те страны, где социология более развита. В 60-е годы был в моде Парсонс. Его стали заимствовать. Но через Парсонса вышли на классическую европейскую социологию, на много других направлений, то есть Парсонс оказался ключом ко всей классической социологии в целом. В этом смысле, когда люди ничего не знают, они начинают с чего-то одного и, может быть, несколько его гипертрофируют, это нормальное явление роста. Эти элементы детской болезни очень быстро проходили, это просто видно по людям - люди расширяли свой кругозор и квалификацию.

Если мы переходим к сегодняшней ситуации, то на Западе в моде вот эта феноменология. Хотя, может быть, и не только она. В этом надо серьезно разбираться.

А в России существует катастрофический дефицит учителей. И еще обстановка сложная в стране. Поэтому молодые люди, которые имеют возможность, самостоятельно выходят на Запад. Но, не имея стартовой подготовки, они плохо ориентируются в структуре школ Запада. В их мышлении отсутствует понятие классики, отсутствует понятие научной преемственности. Вот они туда попадают, и самое лучшее, на что они натыкаются, если говорить о социологии, это на какие-то феноменологические подходы. Это, как мне кажется, наиболее содержательное, на что можно сейчас наткнуться на Западе, вот таким образом туда выходя. Поэтому следует ожидать, что в самое ближайшее время у нас могут возникнуть индуцированные, но постепенно приобретающие все большую самостоятельность и автономию феноменологические школы.

Но я считаю, что если на Западе классическая школа погибла или, по крайней мере, загнана в тень, то это не значит, что и мы должны это копировать, потому что дискуссия между школами - вещь полезная. Это тоже азы методологии. В работах по методологии науки этот аспект постоянно подчеркивается. Например, у Поппера, и у других авторов. Поэтому мне горько видеть эту формирующуюся однобокость. Причем, очень серьезную, потому что, как я понимаю феноменологические подходы, все-таки это не совсем социология.

 

6. Атомизация общества как источник смены социологической парадигмы. И упадка теоретической социологии

Феноменологи очень индивидуализировали социологию, низвели ее до уровня индивида и до уровня трансакции между индивидами. И в этом смысле утрачены понятия макроструктуры, макроценностей и всего, что с ними связано, что обеспечивает интеграцию общества.

Может быть, это отражает дух эпохи, когда макрообщество в социологическом понимании распадается. Но даже если и так, в любом случае должна быть база для сравнения.

В свое время социологи описывали и отрефлексировали переход от общины к обществу. Может быть, сейчас необходимо осознать, что происходит что-то похожее, когда уже и в том, что социологи-классики считали обществом (Gesellschaft), элемент макрообщины тоже сейчас распадается. Такое ощущение у меня возникает.

Общество, в котором нет норм и ценностей, а есть только мотивации и потребности. Может быть, я не прав. Ощущение атомизации, какой-то клановизации, утраты какого-то, может быть, даже функционального единства, ценностного единства, распад того, что называли интеграцией. Оказывается, так можно жить. Пока можно. Аномия растет, но вроде не умирают люди от этого. Спасает халява, называемая научно-техническим прогрессом. Ответственность и волевые усилия перестали быть условием выживания индивидов и обществ. Но это что-то другое. Другая жизнь. К чему она приведет, не ясно.

В данном случае преемственность школ, смена одной школы другой, возможно, отражает вот таким странным образом некоторую объективную общественную динамику, которая продолжается со времен Токвиля, когда он писал о демократическом процессе, а потом Теннис писал об этом же как об общине и обществе. Ведь община давно распалась, а сейчас распадается институт семьи. И, возможно, эта динамика, описываемая какой-то кривой, куда-то выводит, хотя мы еще плохо понимаем, куда она нас выводит. Но и в этом случае у меня остается претензия или сожаление, что люди, не ощущая концептуальной преемственности, не зная ее, в каком-то смысле и не желают знать, потому что и западные коллеги их убеждают, что не надо изучать все это, это все это устаревшее. Но я считаю, что это глупо.

Мне жалко, что на Западе в социологии утрачена преемственная связь с классической школой. И получается, что и у нас она будет утрачена, по крайней мере, очень надолго. Не знаю, когда она восстановится, потому что я вижу у молодых людей побудительные мотивы учиться. Это хорошо, что они едут на Запад, воспринимают какие-то современные течения, но в них полностью отсутствует импульс к восстановлению теоретической традиции. А почему это важно, мне кажется, я объяснил.

В. Чеснокова. Одно как бы противоречие. Вы сказали: нужна мода на Парсонса, нужна мода и на феноменологов. Вот у нас как раз была мода на Парсонса. Теперь пришла мода на феноменологов. Почему мы с вами стараемся восстановить все-таки Парсонса в общественном сознании?

С. Белановский. А потому, что с самим Западом что-то не в порядке. Конечно, это процесс, длящийся во времени, но в какой-то переломный момент были студенческие бунты, о которых мы говорили. Много времени прошло, но все-таки через эту контркультуру прошло очень много людей. Я бы сказал, что почти вся современная элита, которой теперь лет за сорок или около того. Разговаривая с этими людьми, порой симпатичными, я понимаю, что в них отсутствует какая-то необходимая жесткость мышления. Строгость и жесткость. Это то, что я смог отследить. Если у человека есть научная позиция, он должен на ней стоять, а во многих современных коллегах я чувствую ее отсутствие. То, что классическая традиция в социологии на Западе прервалась, я считаю дисфункциональным явлением. Это не прогресс в науке. Не всякая смена воззрений в науке является прогрессом.

Вот в физике была теория флогистона, она долгое время существовала и потом рухнула, ее победила кислородная теория. Это был прогресс, потому что - может быть, методологи выразят эту мысль лучше, но я скажу по-простому, - теория флогистона оказалась несостоятельной.

Другой пример. Ньютоновская механика и теория относительности. Здесь немножко другая ситуация. Эйнштейн не опроверг ньютоновскую механику, но она стала частным случаем в его системе. Тоже налицо преемственность и налицо прогресс. Несколько иного рода, но опять же мы спокойно можем употребить слово «прогресс».

А если говорить о феноменологической школе, то ее нельзя назвать прогрессом по отношению к структурно-функциональной. Это просто другая школа, имеющая право на существование. Эти школы почти не пересекаются на понятийном и аксиоматическом поле. Феноменология бы только выиграла, если бы ее интеллектуальным контрагентом, конкурентом, партнером в дискуссии была бы структурно-функциональная школа.

Структурно-функциональная школа погибла не в силу своей научной бесплодности или устарелости, а в силу некоей исторической, трудно сказать, - то ли случайности, то ли неслучайности. Дисфункция, наверное, не бывает случайностью. Но с научной точки зрения она погибла как-то необоснованно. И вообще говоря, люди, которые занимаются историей науки, знают много примеров, когда перспективные школы по каким-то историческим причинам гибли. А бывало иначе. Бывало, уходили в тень, порой на десятилетия. Потом возрождались. Я не знаю, возродится ли структурно-функциональная школа, но я считаю, что в каком-то смысле это вопрос о том, возродится ли теоретическая социология. А о том, что социология на Западе в кризисе - пишут сами западные авторы. Например, Гиддингс. Его сейчас многие цитируют, у нас он очень хорошо известен. Он прямо говорит о кризисе и даже называет некоторые операциональные критерии. Резко сократилось число кафедр, резко возрос средний возраст преподавателей социологии, уменьшился приток студентов. Кроме того, налицо феминизация. Вот такие операциональные критерии.

B. Чеснокова. Феминизация - это точный признак упадка.

C. Белановский. Да. То есть из курсов социологии для домохозяек получаются. Может быть, полезные в чем-то для воспитания детей. Но это уже не социология. Поэтому по причинам, о которых я затрудняюсь сказать, были ли они исторически случайными или исторически неизбежными, я вообще боюсь углубляться в этот вопрос - структурно-функциональная школа рухнула. Но я убежден, что без нее социологии нет, что подлинно социологическая школа как раз она. А феноменологическая - это какое-то междисциплинарное образование с элементами социологии знания, теории познания, лингвистики, каких-то ответвлений психологии и психиатрии. У нее есть прикладные выходы, вплоть до психотерапии, семейной, в частности. Но вот ценностная и нормативная проблематика в феноменологической школе отсутствуют - а это очень крупный пробел. Здесь мы выходим на какой-то более философский вопрос - нужна ли социология вообще. Я затрудняюсь ответить на этот вопрос.

B. Чеснокова. Мне кажется, наша ситуация показывает, что нужна. Потому что, если говорить о прикладных ее аспектах, то нам сейчас нужна как раз макросоциология, а отнюдь не индивидуальная. То есть бывают ситуации, когда необходимо оперировать макроуровнем, макроструктурами.

C. Белановский. Я думаю, что и на Западе эта ситуация налицо, потому что ведь кризис-то социальный на самом деле всегда формируется на макроуровне.

7. О теоретической социологии и институциональной экономике

Любопытно, что вот эту нишу, пустоту, которая образовалась в результате низложения структурно-функциональной социологии, сейчас занимают экономисты. Точнее, определенные школы экономистов. Я могу назвать по меньшей мере двух лауреатов Нобелевской премии, это Хайек и это Бьюкенен, которые просто в чистом виде работают в социологической сфере, на макроуровне. И из дисфункций на макроуровне выводят дисфункции на микроуровне. Очень сильные мыслители, кстати. И опять-таки прежняя школа, ниспровергнутая, могла бы быть им весьма достойным партнером, потому что этим экономистам, с моей точки зрения, не хватает социологического образования. То есть, когда читаешь, то сразу в сознании всплывают те самые имена, которые я назвал: обязательно Кули, обязательно Дюркгейм. И думаешь: ну как же так, вот он этот вопрос прорабатывает, а до него здесь много уже сделано.

Я бы сказал, что в некоторых случаях названные мной экономисты могли бы скорректировать свою аргументацию, опираясь на социологов. Есть случаи, когда концепции социологов спорят с ними, и весьма по существу. Это был бы повод задуматься и углубить работы, потому что местами у экономистов ощущается некоторая поверхностность, методологическая и логическая, - они слишком мало прослеживают причинно-следственных связей. Вот где у Парсонса надо учиться! У них - экономистов - логическая структура исследований как-то более линейна. Они работают с малым числом посылок, а общество все-таки очень сложная вещь. И мне кажется, что жанр Парсонса, с множественностью пересекающихся логических линий, более адекватен. Потому что иначе что-то теряется. Возникает опасная вещь: иллюзия некоторой истинности при, на самом-то деле, весьма большой сомнительности концепции.

Еще парадокс в том, что у Дюркгейма есть вещи, противоречащие Хайеку. В отношении которых Хайек, с моей точки зрения, прав. Но есть и другие вещи, по отношению к которым, как я думаю, более прав Дюркгейм. Потому что Хайек описывает какой-то один тип общества, а обществ много. И меня все время гложет сомнение. Понимаете, я как социолог восхищен работами Хайека, но я не могу быть его апологетом, меня гложет какой-то червь сомнения, которого я не вижу у экономистов.

Пусть так. Должны быть апологеты и должны быть люди сомневающиеся. И апологетические школы у нас формируются, начинают читать Хайека, я думаю, будут его переводить. Повторяю, исключительно сильный автор. Но противовес в виде структурно-функциональной социологии отсутствует, а мне это кажется опасным.

В.Ф.Чеснокова: То есть вы считаете, что феноменологическая школа не может быть таким противовесом?

С. Белановский. Нет, не может. Потому что они работают на разных уровнях. Феноменологическая школа скорее смыкается где-то даже с психиатрией, куда-то туда уходит. Внутриличностный уровень, изучение внутреннего мира человека. Может быть, в этом смысле она полезна. Но многие внутриличностные явления являются отдаленными последствиями макродисфункций. С моей точки зрения, феноменологи этих связей не видят. Они как бы пытаются лечить те феномены, которые видят.

В.Ф.Чеснокова: Лечить то место, которое болит.

С. Белановский. Да, совершенно верно. В частности, в семейной психотерапии. Вы помогли мне сформулировать важную мысль, что феноменологическая социология не может быть партнером в экономических дискуссиях с тем, что называют институциональной экономикой, в современном понимании этого слова. Я оговариваю это, потому что раньше термин «институциональная экономика » был приклеен к такому человеку, как Веблен, который был просто социальный критик, с моей точки зрения. Он вообще, мягко говоря, не крупный мыслитель. Я говорю об этом, чтобы избежать путаницы. Условно скажем так, что в экономике есть некоторая институциональная школа, восходящая к австрийской школе, может быть, к Карлу Менгеру, которая в очень большой степени работает на предметном поле социологии.

Но ей не хватает образования, социологического образования. Вот это я очень ясно ощущаю. Я боюсь, что это чревато многими промахами. Потому что экономисты могут что-то внедрить, сплеча рубануть, как оно и бывает вообще-то. То есть лучше бы подумать. Это все говорят, что лучше бы подольше подумать, оно как-то полезнее. Поэтому я считаю очень важным, чтобы классическая социология у нас возродилась. Будут меньше рубить сплеча.

В.Ф.Чеснокова: Классическая социология - вы имеете в виду, та, которая работает на макроуровне?

С. Белановский. Да. Как и экономика. Крупные экономисты, понимая невозможность работы внутри собственно экономики и ее объектов, выходят в институциональные сферы, причем интересно - как на Западе, так и у нас. Западных людей я назвал, а что касается наших, то я назову - это Ю.В.Яременко, В.А.Найшуль, хотя и с разных сторон. Но и не только они. Вообще меня поражает социологичность наших экономических обсуждений. Люди, образованные как экономисты и обладающие хорошими умственными способностями, думают и импровизируют. Порой я восхищаюсь. Но это не систематическая школа. Хотя таким образом могут возникать некоторые яркие высказывания. Запомнилось, что кто-то в начале 90х годов сказал: правительство Гайдара - это лишь функция, трансляция тех лоббистских влияний, которые на него воздействуют, ничего больше. С места кто-то возразил: ну так это же любое правительство! Третья реплика с места: ну нет, а вот большевики-то ведь нет. И снова второй человек говорит: а что большевики? Большевики-то были волюнтаристами только первые две недели у власти, а потом.перестали...

Это какая-то недодуманная мысль, но интересная. Я повторяю, что это говорят чистые экономисты. Придите на семинар социологов - вы ничего такого не услышите. Но это сейчас. А шестидесятники, я думаю, могли бы очень хорошо в таких дискуссиях поучаствовать.

В.Ф.Чеснокова: Те, которые Парсонсом занимались?

С. Белановский. Да, Парсонсом тоже. Дело в том, что Парсонса я рассматриваю, с одной стороны, как самостоятельную фигуру, сильную, крупную, а с другой стороны, как некоторый вход в классическую социологию. Мог быть другой вход. Можно войти через Вебера, потом выйти на Парсонса. Это вещи инвариантные. Поэтому в моде на Парсонса, я повторяю, был некоторый элемент исторической случайности, но это была очень конструктивная мода.

8. Парсонс как методолог

Мне бы хотелось отметить еще одно - Парсонс ведь очень крупный методолог, и странно, что его не изучают именно в этом аспекте. Работа Парсонса «Структура социального действия» и работа Поппера «Логика и рост научного знания» вышли практически одновременно, в середине 30-х годов, с интервалом, по-моему, в один-два года. Поппер работал на материале физических концепций, а Парсонс - социологических, но подход и выводы у них поразительно близки. Причем работали они автономно друг от друга, поскольку никаких перекрестных ссылок я никогда не встречал. Еще более удивляет, что эти параллелизм и взаимодополнительность хода мысли Парсонса и Поппера (а также последователей Поппера) не были отслежены позднее ни философами, ни социологами. Прошло 60 лет с момента выхода названных трудов, а ни одной сопоставительной работы мне не известно. Хотя наложение друг на друга и логическая взаимоувязка близких по смыслу концептуальных систем - жанр очень перспективный, что, кстати, Парсонс и продемонстрировал в своей работе. Мне кажется, что методологическая концепция Парсонса должна была быть учтена при формировании постпозитивистских теорий познания. Почему-то этого не произошло. Не знаю, как на Западе, но у нас в России философы не знают Парсонса-методолога. Хотя методологическая школа, индуцированная работами Поппера и его последователей, у нас есть и, по-моему, даже довольно сильная. Изучение, а также вовлечение в образовательный процесс методологических подходов парсонсовской школы - задача весьма актуальная.

С моей точки зрения, отечественную социологию советского периода погубили два обстоятельства. Первое - это идеологический разгром, о котором уже много говорили. А второе - это позитивистская методологическая ориентация, которая в 70-е годы не была преодолена, хотя все возможности для этого были. Я считаю, что вся наша эмпирическая социология этого периода была заражена позитивистским бесплодием. Отсюда ее низкая результативность, которая не преодолена и поныне. Достижения есть только там, где эмпирические результаты самоочевидны (например, при замерах рейтингов). А там, где результаты не самоочевидны, с моей точки зрения, особенно похвастаться нечем. Слишком велик дефицит концептуального мышления, которое должно вносить смысл в эмпирические результаты.

9. Об учебниках по теоретической социологии

С. Белановский. Я боюсь, что не будут читать Парсонса. Потому что здесь сработает весь комплекс факторов, который я испытал на самом себе. Начнем с того, что это очень сложные тексты. Они становятся более понятны в контексте чтения работ предыдущего поколения. Но работы предыдущего поколения тоже сложны, хотя и в несколько ином смысле. Там менее сложная логика, но зато они хуже упорядочены. Поэтому нужны годы напряженной работы, на первый взгляд, бесполезной: вживания, освоения всего этого материала. Этого у нас нет. Нет даже учителей, нет людей, которые как-то направили бы в этом отношении учащуюся молодежь. Это одна сторона дела.

И вообще в изучении социологии есть как бы принцип триангуляции - не пользуйтесь одним методом, а сочетайте разные. Когда я изучал английский язык, нам говорили, что есть разные входы в сознание: есть чтение, есть восприятие на слух, есть говорение. Эти методы надо сочетать. Ставка на какой-то один метод менее эффективна. В социологии то же самое. Что должно быть в научном обороте? Должны быть первоисточники, по крайней мере некоторый набор классических трудов должен быть обязательно, без этого ничего не выйдет, я глубоко убежден. Я сейчас объясню почему. Причем как труды первого поколения, европейская школа, так и американская, обязательно. Достаточно хороший, представительный набор должен быть.

Нынешние издатели, если взять добросовестную их часть, говорят примерно так: поскольку даже самых известных классических имен очень много и нам всех не издать, по крайней мере сразу, то мы сначала сделаем по-другому. Мы дадим какие-то изложения, обзоры, ну а там как Бог даст. Кстати, эти изложения, эти эрзацы начали печатать еще в 70-е годы, когда цензура уже ослабела. Но такие изложения для образования ничего не дают. Я на этом настаиваю весьма категорически. Причины, может быть, мне самому понятны не до конца.

Опять же, я не против изложений, во всяком случае, хороших. Я хочу привести пример из собственного опыта. Я читал Мангейма. Поначалу там шли чрезвычайно интересные для меня вещи, и я центральную мысль могу воспроизвести по памяти почти буквально: люди мыслят не индивидуально, а в тех формах, которые заданы обществом. И эти формы мышления мы называем идеологией. Здесь индивид - часть чего-то более общего, чисто социологический подход. Дальше я читал, читал - не идет. Я должен сказать, что книга плохо упорядочена по логике. И это не только мое мнение. Но все-таки, видимо, зря я ее не дочитал. У меня сложилось впечатление, что у Мангейма очень сильное введение, а дальше он как-то разбросался и перестал быть интересным. Но затем, уже много лет спустя, у нас были изданы словари: по современной западной социологии и по современной западной философии. Словарь по философии сильнее социологического, хотя и социологический тоже неплох. Впрочем, я думаю, что социологический словарь во многом списывался с западных словарей. Философский, я считаю, получился более самостоятельным. Вообще наша философская школа более живая, более самостоятельная, хотя, может быть, она гибнет сейчас под действием экономического кризиса. И вот я прочел в одном из этих словарей, что Мангейм разделяет понятия идеологии и утопии по следующему признаку: идеология - это некоторое коллективное представление господствующего класса, а утопия - это некие ментальные феномены классов угнетенных или по крайней мере нижестоящих, которые можно рассматривать как адаптационные явления. Психические адаптационные явления, но становящиеся коллективными. Я бы сказал, что эта мысль не такая уж и плохая. Кстати, если почитать автобиографию Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина», там эти явления, которые Мангейм теоретически описал, довольно ярко проиллюстрированы. То есть то, что я счел недостойным внимания, оказалось не таким уж и глупым. И почерпнул я это из словаря. Понятно, что словари дают некоторые отдистиллированные трактовки. Одному человеку их трудно отследить, но они отдистиллированы некоторым научным сообществом, это - коллективный продукт. Там есть какая-то экстракция, я не знаю, как это назвать, некоторая наиболее очевидная трактовка автора. Если словарь хороший, то там хорошо расставлены акценты. Исключительно полезная литература. Но если бы я не читал (хотя и не до конца) самого Мангейма, я бы и эту статью в словаре не понял.

Тут возникает вопрос: что первично? Есть разные жанры. Есть учебник. Есть словарь. Есть собственно фундаментальные труды. Есть в промежутке какие-то изложения, компиляционные работы, может быть, осмысление. Вообще говоря, между ними существует некоторая функциональная дополнительность. Если говорить о совсем молодых людях, наверное, лучше начинать с учебников, чтобы они хотя бы понимали слова, которые читают. Но наступает момент в развитии ученого, в том числе социолога, когда мимо классических трудов ему не пройти. И этот момент должен наступить достаточно рано. Едва ли не предельный возраст, может быть, 25 лет. Я говорю о начале процесса. Потому что вырисовывается такая последовательность. Сначала, наверное, все-таки понятийный аппарат. Книга Яна Щепаньского, кстати, идеальна в этом смысле. Замечательная книга. Возможны и другие в этом же жанре. Может быть, какие-то учебники, не знаю. Я пока не видел хорошего учебника. Но затем все-таки - вот парадокс - надо читать не изложения, а сами классические труды, и лишь после них - изложения, которые помогают увидеть то, что отдельный человек, а тем более начинающий и неопытный, упустил при чтении, увидеть кем-то другим расставленные акценты. Вот сейчас у меня возникло сильное желание вернуться к Мангейму и почитать его еще раз. В этом - функция трактовок.

Поэтому я категорически не согласен с той точкой зрения, когда говорят: сначала мы издадим обзоры, а потом классику. Обзоры - я настаиваю на этом, это эмпирический факт - не читаются и не усваиваются. Если они читаются, то только для сдачи кандидатских экзаменов. Я лично наблюдал, с каким цинизмом люди, сдающие кандидатские, аспирантские экзамены, обсуждают, что надо ответить преподавателю на тот или иной вопрос. В этом смысле обзоры не функциональны. Очередность издания нарушена.

И еще я настаиваю на том, что обзоров социологической классики издано у нас достаточно. Я могу назвать три или даже четыре. Кстати, они друга на друга похожи, хотя есть и переводной, но он тоже похож на наш. Может быть, потому, что наши списаны с западных. Совокупный объем этих обзоров не такой уж маленький. Его уже хватило бы для издания некоторой антологии классики. А люди, которые отвечают за эту работу, продолжают издавать обзоры. Только Сорокина двухтомник издали, не очень нужный, «Система социологии». Значит, издательская политика у нас в этом смысле дисфункциональна. Надо издавать литературу, которая восстанавливает теоретическое ядро научной дисциплины. Издается же что-то, может быть, и относящееся к социологии косвенно, но находящееся очень далеко от этого ядра, где-то на орбите Плутона.

В.Ф.Чеснокова: Издается литература для студентов, для сдачи экзаменов.

С. Белановский. Для сдачи экзаменов. Но для дисфункциональной сдачи экзаменов, для дисфункционального обучения, где в основе лежит зазубривание и забывание. А содержательное вживание в науку таким способом невозможно. Поэтому, если бы от меня зависело, как расставлять приоритеты в издательской политике, то я бы поставил два приоритета. Многие, наверное, со мной не согласятся, и все-таки... Первое: два-три наиболее авторитетных социологических словаря и желательно социологическую энциклопедию, хотя это колоссальный труд, я понимаю. Второе: надо составить некоторый минимальный набор классических имен и классических трудов, пусть в зависимости от ресурсов, пусть десять, но это уже будет крупный сдвиг. Двадцать - это уже довольно много.

В.Ф.Ческокова: Но не избыточно.

С. Белановский. Конечно. Я затрудняюсь сказать, сколько надо, потому что в социологии есть ответвления, которые у нас даже не представлены, но они важны. Это культур-антропология и социология организации. Социология организации - это американский феномен. Я подчеркиваю, она представлена очень крупными мыслителями. Там существуют выходы и на макросоциологические проблемы. А у нас сейчас этим вообще никто не желает заниматься. Вот запомнилась книга Питера Друкера. Открываем книгу, и первая глава называется так: «Менеджмент как альтернатива тирании». Я не буду излагать, что там дальше написано, но само название актуально звучит. Оно показывает определенную глубину мысли. То есть производство можно организовать как тиранию (об этом еще Тейлор писал), но можно и еще как-то, чтобы оно эффективно работало, но не было тиранией. Найдется ли у нас человек, который скажет, что это неактуально?

Итак, словари, справочная литература, классические труды. И учебники. Что сказать об учебниках? Я думаю, что учебник должен иметь какое-то логическое основание. Мы сейчас построим некоторую типологию учебников. Первый тип - это учебник, в основу которого положено систематическое перечисление основных социологических понятий, с их разъяснением. Отчасти это смыкается со словарем, но все-таки это не совсем словарь. Второй тип учебника - это учебник исторический, у нас так пытаются писать. Социология начала развиваться с таких-то времен и с таких-то имен, такой автор думал так-то и так-то, написал то-то и то-то. И так далее.

Этот жанр имеет право на существование, он тоже полезен. Но у меня есть крупная претензия к нашим учебникам в том смысле, что они, по терминологии Виндельбанда, не перешли от идеографии к систематике, не говоря уже о переходе от систематики к номотетике. Потому что там каждый излагаемый автор рассматривается как индивидуальное и уникальное историческое явление. Вот был Дюркгейм. Он писал то-то, то-то и то-то. И был Теннис. Он писал то-то и то-то. То есть не делается попыток прослеживания как концептуальной преемственности между поколениями социологов, так и концептуальной переклички внутри каждого поколения, что было бы исключительно важно. Но если в середине 70-х годов еще можно было говорить, что этого сделать не сумели, что первый шаг неизбежно должен быть идеографическим, то вот прошло двадцать лет, а сдвига нет. Пишут опять же в этом идеографическом жанре. Хотя давно пора перестроиться.

И здесь мы вспоминаем Парсонса. Обязательно нужно заимствовать, если не буквально, то хотя бы элемент его подхода - прослеживания логических взаимосвязей, которые очень мощны. Иначе, если каждый автор показан в своем единичном, что ли, варианте, то тогда надо зазубривать. А когда начинается прослеживание взаимосвязей, то здесь уже даже с точки зрения педагогических теорий возникает основа для усвоения материала. Наших отечественных таких учебников нет, есть ли они на Западе, я не знаю. И не видно какого-то целеустремленного поиска в этом направлении. Я далеко не уверен, что хорошие учебники - это самые современные. Опять очередная ошибка - издают самые современные учебники, что неправильно, потому что надо издавать лучшие учебники, может быть, они двадцать лет назад были написаны.

Наконец, третий вид учебника, который пытается воплотить Смелсер, но который, мне кажется, как жанр не получается. Это попытка некоторого целостного изложения теоретической социологии, то есть, по сути, это попытка увязки ее воедино. Но труды Парсонса показали, что даже частичные взаимоувязки получаются настолько сложными и большими по объему, что они уже образуют не учебные, а собственно научные материалы. Поэтому (может быть, я не прав) у меня возникает некоторое недоверие к этому жанру обобщающего учебника. Есть учебник, структурированный по понятиям, есть учебник, структурированный по именам, но здесь важны взаимосвязи. А вот интегрировать труды несколько поколений социологов, воедино увязать их концептуальные представления - я такой возможности не вижу. Боюсь, что попытки написания таких учебников несостоятельны, но именно на них делают ставку при переводе, что тоже способствует какому-то механистичному и легкомысленному отношению к науке.

Подводя итог, я бы сказал, что социологии, с моей точки зрения, остро не хватает работ наподобие «Структуры социального действия». Эта работа полезна с познавательной точки зрения, с образовательной, я бы сказал. Она полезна как некая трактовка, обобщение, одно из возможных обобщений концепций социологов первого поколения. Это, безусловно, правомочная и хорошо проработанная трактовка. Хотя с той оговоркой, что она не единственно возможная.